1969 «О, хмель сорок пятого года…» О, хмель сорок пятого года, Безумие первых минут! …Летит по Европе Свобода — Домой каторжане бредут. Скелеты в тряпье полосатом, С клеймами на тросточках рук Бросаются к русским солдатам: «Амико!», «Майн фройнд!», «Мой друг!» И тихо скандирует Буша Его полумертвый земляк. И жест, потрясающий душу, — Ротфронтовский сжатый кулак… Игрались последние акты — Гремел Нюрнбергский процесс. Жаль, фюрер под занавес как-то В смерть с черного хода пролез! И, жизнь начиная сначала, Мы были уверены в том, Что черная свастика стала Всего лишь могильным крестом. И тихо скандировал Буша Его полумертвый земляк. И жест, потрясающий душу, — Ротфронтовский сжатый кулак… Отпели победные горны, Далек Нюрнбергский процесс. И носятся слухи упорно, Что будто бы здравствует Борман И даже сам Гитлер воскрес! Опять за решеткой Свобода, И снова полмира в огне. Но хмель сорок пятого года По-прежнему бродит во мне. 1969 От имени павших (На вечере поэтов, погибших на войне) Сегодня на трибуне мы — поэты, Которые убиты на войне, Обнявшие со стоном землю где-то В своей ли, в зарубежной стороне. Читают нас друзья-однополчане, Сединами они убелены. Но перед залом, замершим в молчанье, Мы — парни, не пришедшие с войны. Слепят «юпитеры», а нам неловко — Мы в мокрой глине с головы до ног. В окопной глине каска и винтовка, В проклятой глине тощий вещмешок. Простите, что ворвалось с нами пламя, Что еле-еле видно нас в дыму, И не считайте, будто перед нами Вы вроде виноваты, — ни к чему. Ах, ратный труд — опасная работа, Не всех ведет счастливая звезда. Всегда с войны домой приходит кто-то, А кто-то не приходит никогда. Вас только краем опалило пламя, То пламя, что не пощадило нас. Но если б поменялись мы местами, То в этот вечер, в этот самый час, Бледнея, с горлом, судорогой сжатым, Губами, что вдруг сделались сухи, Мы, чудом уцелевшие солдаты, Читали б ваши юные стихи. 1969 «Все грущу о шинели…» Все грущу о шинели, Вижу дымные сны — Нет, меня не сумели Возвратить из Войны. Дни летят, словно пули, Как снаряды — года… До сих пор не вернули, Не вернут никогда. И куда же мне деться? — Друг убит на войне, А замолкшее сердце Стало биться во мне. 1969
«И с каждым годом…» И с каждым годом Все дальше, дальше, И с каждым годом Все ближе, ближе Отполыхавшая Юность наша, Друзья, Которых я не увижу. Не говорите, Что это тени, — Я помню прошлое Каждым нервом. Живу, как будто В двух измереньях: В семидесятых И в сорок первом. Живу я жизнью Обыкновенной, Живу невидимой Жизнью странной — Война гудит В напряженных венах, Война таится во мне, Как рана. Во мне пожары ее Не меркнут, Живут законы Солдатской чести. Я дружбу мерю Окопной меркой — Тот друг, С кем можно В разведку вместе. 1970 В сорок первом Мы лежали и смерти ждали — Не люблю я равнин с тех пор… Заслужили свои медали Те, кто били по нам в упор, — Били с «мессеров», как в мишени. До сих пор меня мучит сон: Каруселью заходят звенья На беспомощный батальон. От отчаянья мы палили (Все же легче, чем так лежать) По кабинам, в кресты на крыльях, Просто в господа бога мать. Было летнее небо чисто, В ржи запутались васильки… И молились мы, атеисты, Чтоб нагрянули ястребки. Отрешенным был взгляд комбата, Он, прищурясь, смотрел вперед. Может, видел он сорок пятый Сквозь пожары твои, Проклятый, Дорогой — Сорок первый год… 1970 «Шли девчонки домой…» Шли девчонки домой Из победных полков. Двадцать лет за спиной Или двадцать веков? Орденов на груди Все же меньше, чем ран. Вроде жизнь впереди, А зовут «ветеран»… Шли девчонки домой, Вместо дома — зола. Ни отцов, ни братьёв, Ни двора ни кола. Значит, заново жизнь, Словно глину, месить, В сапожищах худых На гулянках форсить. Да и не с кем гулять В сорок пятом году… (Нашим детям понять Трудно эту беду.) По России гремел Костылей перестук… Эх, пускай бы без ног, Эх, пускай бы без рук! Горько… В черных полях Спит родная братва. А в соседних дворах Подрастает плотва. И нескладный малец В парня вымахал вдруг. Он сестренку твою Приглашает на круг. Ты ее поцелуй, Ты ему улыбнись — Повторяется май, Продолжается жизнь! |
