Две статьи современному Иванову посвятил Александр Агеев (1956–2008), в прошлом ивановский житель, окончивший Ивановский госуниверситет и работавший в нем до 1992 года. Далее жил в Москве, был ведущим критиком журнала «Знамя». Именно в его статьях сделана попытка, выделив основные узлы «ивановского мифа», показать закономерность нынешнего тупикового положения Иванова.

А начались его несчастья, по мысли А. Агеева, «сразу после того, как в 1932 году городские власти (разумеется, по „многочисленным просьбам трудящихся“) сократили исконное название города — Иваново-Вознесенск. Совершился как бы символический акт кастрации и даже смены пола. Ведь Иваново-Вознесенск был „он“, город; Иваново же — сколько ни говори „город Иваново“ — все равно „оно“, то бишь село, большая деревня с церковью. Впрочем, норма так и не выработалась: имя города то склоняют, то не склоняют. Одно я знаю: про Иваново-Вознесенск никто и никогда не говорил — „город невест“. Эта кличка намертво приклеилась к кастрированному Иваново(у?)»[342].

Отталкиваясь от «магии имени», автор статьи «Город второй категории снабжения» говорит о предопределенности такой ивановской беды, как репрессия города в середине тридцатых годов, от которой он так и не смог оправиться. «Реабилитированных у нас тогда (имеется в виду вторая половина XX века) не очень-то жаловали, однако под „славное революционное прошлое“ областному начальству иногда удавалось кое-что выпросить у Центра.

Этим „кое-что“ были, разумеется, новые заводы и фабрики — в городе и области. Для ивановской деревни, и без того малолюдной, это была сущая катастрофа. Область пустела, город разбухал. Однако под новые фабрики и заводы можно было попросить денег на строительство жилья — так в Иванове появились свои „Черемушки“. То есть кварталы унылых пятиэтажных „хрущоб“. Пятиэтажки, кстати, строили в Иванове до самого последнего времени.

Но с подлинным размахом и увлечением строили в Иванове совсем другое — памятники… До сих пор загадка: откуда у небогатого города, не имевшего возможности купить лишний автобус, брались деньги на все эти помпезные (и до единого — бездарные) сооружения?»[343].

В годы «перестройки» случилось, следуя логике автора статьи «Город второй категории снабжения», то, что и должно было случиться. Слезла идеологическая «позолота», и город предстал во всей своей неприглядности: стоят фабрики, полупустые улицы, по которым бродят безработные озлобленные люди. И даже собаки в Иванове, по наблюдению А. Агеева, по сравнению с Москвой какие-то другие. Вымирающие собаки.

В другой своей статье «Город на третьем пути: Анти"народная" статья» А. Агеев, продолжая «ивановскую тему», заостряет внимание на пассивности «простых» ивановских людей, смирившихся со своей жалкой участью. Особенно возмущают автора те ивановцы, которые не желают уезжать из своего города и на его «убойный» аргумент: «О детях подумайте!» — отвечают: «А что, у нас прекрасный город, без вашей суеты и наркотиков, и дети проживут честную, достойную жизнь!»

Здесь-то и дает волю своему гражданскому гневу вчерашний ивановец, сумевший вовремя выбраться из «чертова болота»: «Такие вот разговоры — самое печальное, что осталось у меня в памяти об Иванове. Они заставляли думать, что семьдесят лет советской власти действительно повредили что-то важное в генетическом „коде“ нации — не инстинкт ли самосохранения, который когда-то гнал наших робких, неграмотных, но упрямых предков „туда, не знаю куда“? От чего же успели устать и внутренне разрешили себе незаслуженный отдых эти сравнительно молодые, здоровые и даровитые люди, с которыми я говорил?

…Чем страшны наши „зоны социальных бедствий“ — в них перекрываются возможности реализации дара, и люди не замечают, как из особенных и неповторимых они превращаются в тех „простых“, о которых с такой ненавистью писал Венечка Ерофеев»[344].

Как говорится, со стороны видней. И многое из того, о чем пишет А. Агеев, имеет место быть. Но при этом возникает и такая мысль: а не творится ли на наших глазах еще один миф, который своими жесткими, «черными» очертаниями вольно или невольно напоминает об официальном «ивановском мифе» и в котором стирается драматическое разнообразие живой жизни?

Да, живем плохо. Но говорить об ивановцах как о наиболее ярком проявлении поврежденного генетического «кода» нации — это какой-то странный мыслительный пунктик, вызванный, на мой взгляд, отсутствием присутствия в конкретном времени и в определенном пространстве. И то, что с пресловутым «кодом» дела у ивановцев обстоят не так страшно, как пишет об этом А. Агеев, свидетельствует литература нового времени, где есть все, чем живет несчастная и вместе с тем мучительно ищущая выход из «бесконечного тупика» провинциальная Россия.

Самое главное: литературная жизнь в Иванове на рубеже веков, в пору самой крутой смены вех, не только не прекратилась, но приобрела неизвестный ранее драматический характер противостояния культуры и массовой пошлости.

Многие литераторы, живущие в провинции, испытывают сегодня настроение, которое владело героем рассказа Чехова «Скучная история». Там, напомню, повествуется о мучениях человека, утратившего «общую идею», или бога живого человека, а потому, как говорится в рассказе, омраченного мыслями, чувствами, достойными раба и варвара. «Когда в человеке нет того, что выше и сильнее всех внешних влияний, — размышляет чеховский герой, — то, право, достаточно для него хорошего насморка, чтобы потерять равновесие и начать видеть в каждой птице сову, в каждом звуке слышать собачий лай».

Все это близко к тому, что происходит в современной литературе.

Разрастается так называемая массовая литература, которую все больше разъедает раковая опухоль безвкусицы и какого-то преступного легкомыслия. Захлестывает море графомании.

Я однажды совсем собрался было написать об этом море, вернее — о безмерном болоте графоманских текстов. Выстроил даже типологическую сетку их: агрессивная, дамская, православная графомания… Поделился в одной из редакций своим замыслом и тут же услышал вопрос:

— Судиться готовы? Деньги заплатить штраф найдете?

— Как это?

— А так… Как только статья появится, сразу же ваши герои-графоманы на вас подадут в суд… Мы, де, не графоманы, а честные и благородные авторы. Разве мы хуже других? Разве в столицах лучше пишут?..

Так вот и отступился от статьи, но при этом озадачился вопросом: а действительно, как отличить графомана от настоящего автора?

Думаю, что один из важнейших отличительных признаков в данном случае заключается в следующем: графоман не видит разницы между «своим» и «чужим». «Свое», каким бы убогим оно ни было, для него превыше всего.

Однажды на страницах местной прессы увидал стихи, посвященные Анне Андреевне Ахматовой:

Автор этих стихов, как видим, не восходит к великому художнику, а снижает его до своего уровня. Ахматова для стихотворца только усталая женщина, которую можно пожалеть, а заодно приписать ей такие благо глупости, как покой в стихах и желание посмертного утешения. И это говорится об авторе «Реквиема» и «Поэмы без героя»!

Еще один текст того же автора: