Политическая ангажированность, художественная слабость подобного рода вирша не подлежит сомнению. В сущности это были стихи, удостоверяющие идеологическую благонадежность авторов в глазах государства, и не более. А. Т. Твардовский, которого В. Жуков считал своим учителем, однажды написал своему ивановскому ученику по поводу такого рода сочинений: «…Все это — производное. Все это от неполной правдивости и искренности тона, от „самоцензуры“, которую Вы поставили над своим настроением. Захотелось Вам выразить чувство некоей грусти о том, что „прошло и стало милым“ — о фронтовых днях и ночах, солдатской службе и т. д. Но вы тут же соображаете: а не противоречит ли это пафосу послевоенного строительства? И начинаете уверять себя и друзей своих, что, собственно, никакой грусти нет, что „с лесов послевоенной пятилетки нам всем сегодня виден коммунизм“. И получилось, что вроде и не о чем толковать»[320].

Возвращение «фронтовиков» к настоящей поэзии в эпоху «оттепели» началось с очнувшейся «жестокой памяти войны», с возвращения к теме живого фронтового братства, о котором говорилось выше. Но они так и не смогли выработать новую жизненную, идеологическую концепцию, которая помогла бы утвердить завет Н. Майорова, содержащийся в финальных строках стихотворения «Мы»:

Поэты фронтовой судьбы в своем позднем творчестве оставили честные свидетельства своей тревоги и растерянности перед этой новой действительностью. И за это их нельзя не уважать.

Осознание трагической сути своего поколения отчетливо звучит в последних поэтических книгах М. Дудина. Особенно показателен в этом плане его последний сборник «Дорогой крови по дороге к Богу» (1995), увидевший свет уже после смерти автора.

(«Надпись на книге Д. Фрезера

„Фольклор в Ветхом завете“»)

(«Из дневника Гамлета»)

(«Я — горнист боевой тревоги…»)

(«Моя молитва под новый 1992 год»)

Эту цепочку печальных откровений из поздней поэзии Дудина можно продолжать и продолжать. Сродни им и последние стихи В. Жукова:

Они уходили из жизни с резким сознанием несовершенства своей жизни, в которой не было верной дороги к Богу. Уходили, чувствуя себя грешниками. И это было их последней победой.

Поэзия «фронтовиков» демонстрирует в общем-то старую-престарую истину: истинное творчество шире и глубже идеологии, из которой это творчество исходит. Мы уже убедились, что никакие идеи не могли стереть в стихах молодых романтиков предвоенной эпохи их земного естества, особого родового начала, часто противоречащего их политическим декларациям.

Еще в большей степени это касается тех, кто, пройдя через войну, через послевоенные кризисы сумел сохранить себя как поэта. Тема «малой родины», дома, материнского, отцовского начала жизни, любовь, природа — вот что составляет глубинную основу творчества «фронтовиков». Вот где, если снова обращаться к литературному наследию Дудина и Жукова, «ивановский мир» предстает в наибольшей человеческой сокровенности.

Начнем с Жукова. Как уже говорилось выше, немало в его поэзии такого, что соотносится с официально-идеологическим мифом об Иванове. Но лучшие, собственно «ивановские» страницы жуковского творчества выходят далеко за рамки этого мифа.

Иваново для Жукова прежде всего город простых, то есть естественных, невыдуманных людей, которые в годы войны и станут главным оплотом России. «Рос я в многодетной семье, — вспоминал Владимир Семенович. — У отца нас было десятеро, двое умерли в раннем детстве, а восемь поднялись на ноги <…> Сюсюкаться и цацкаться с нами было некогда. Донашивали друг с друга обноски. Жили дружно и честно». Не раз в стихах своих Жуков вспомнит о главной родительской науке: живи честно, уважай ближних своих, делай хорошо свое дело, не думая о награждении. Уже в зрелом возрасте, вспоминая отца, поэт скажет:

Отец был похож на город, с которым связана вся жизнь поэта:

Этот «бесхитростный» город, если судить по ранней поэме Жукова «Солдатская слава», сыграл решающую роль в том, что списанный в запас по причине тяжелого ранения в финской войне молодой поэт в годы Великой Отечественной вновь оказался в воинском строю. Одно из ключевых мест поэмы — встреча лирического героя с пожилой ивановской ткачихой, чьи слова: «Сынок… А люди-то воюют…» — проникают в душу «белобилетника»:

Для ивановской поэзии оказалось благом, что Жуков несколько задержался с отправкой на фронт. В силу инвалидности он снова попал в действующую армию в октябре 1942 года. До этого он работал электриком на фабрике Новая Ивановская мануфактура и мог воочию наблюдать, чем и как жило фабричное Иваново в первые годы войны.