Откуда-то из небытия в сознание Аркадия Попова проникла боль, ее даже нельзя было назвать болью, а скорей воспоминанием о ней. Словно кто-то тронул где-то струну, которая отозвалась в сердце. Он не знал, что, вывалившись из гроба, ударился грудью и тем заставил остановившееся сердце забиться.

Ему чудилось: стоит прохладная осень, донские плавни затянуты туманом, а он бредет по колено в холодной воде среди камышей и никак не может выбраться на сухой берег. Тут где-то близко отец и зовет его. Он хочет ответить, но звук не вылетает из его рта, а бессильно ударяется в нёбо. Мешает кляп, мешает не только кричать, но и дышать, он бредет дальше, а вода глубже, глубже, и вдруг он куда-то проваливается и словно попадает в иной мир. Тонкая струйка воздуха просачивается живительной влагой в его пылающую грудь, и он слышит насмешливый голос отца: «Ну что? Живой?» — «Теплый… дышит… руки…» — подтверждает чей-то блеющий голос.

— Поднимите его сюда! — звучит четкий приказ… — Аркадий узнает басок начальника бледского гестапо и вспоминает все.

«Боже мой, — думает он, — неужели все начинается снова? Неужели все опять надо забыть, преодолеть все муки и помнить об одном — Зорицу и Драгутина забили палками на Саймиште! Зорицу и Драгутина забили палками на Саймиште! Зорицу и…»

Вместе с жизнью в его жилах закипает ненависть, святая, всепобеждающая, стоящая над жизнью и смертью ненависть к врагу.

Ему дали напиться, и он услышал приказ Розумека отнести его домой, лечить и кормить целую неделю.

«Вроде кости не переломаны, очухаюсь… Ей-богу, очухаюсь. Буду мстить, мстить! Выкраду самолет и назову его «Мститель». Останусь в Словении… Стоян знает, что со мной случилась беда… Как бы сообщить Алексею Алексеевичу… Надо…» — Мысли роились, вытесняя друг друга, а где-то глубоко в сознании, как лейтмотив, как торжественный гимн, как трубы фанфар на самой высокой ноте, царила уверенность: «Буду жить и мстить!»

В среду, к концу дня, Розумеку позвонил из Рибно начальник усташского отряда Рачич и унылым голосом доложил, что на горе Стргаоник партизан не оказалось.

— Пастушьи колибы мы сожгли дотла, — закончил он уже веселее. — Что касается русского, то он еще очень слаб, и мы делаем все, что вы приказали.

Розумек, положив трубку на рычаг, пробормотал:

— Тейфель!

В воскресенье, после обеда, захватив с собой бутылку «Бургундца», развалился по обыкновению в кресле у камина и начал со своей любимой фразы:

— Мы, немцы, умеем трудиться, но умеем и отдыхать и веселиться! — как вдруг раздался телефонный звонок, заставивший его подняться и, чертыхаясь, взять трубку.

— Алло! Господин гауптштурмфюрер, докладывает Рачич из Рибно. Русский летчик скрылся… — Голос начальника усташского отряда показался Розумеку веселым, даже злорадным. — Алло! Алло! Русский летчик Попов сбежал! Вы слышите, господин гауптштурмфюрер? Вместе с ним исчез и Булин!

— Как? — прорычал шеф бледского гестапо. — Вы у меня ответите за это!…

Через несколько дней по условленному адресу из Бледа в Белград Хованскому было отправлено письмо Аркадия Попова.

Чиновник, читавший это длинное и скучное письмо пожилой женщины к своей родственнице в Белграде, ничего предосудительного не нашел и поставил штамп — «ПРОВЕРЕНО ЦЕНЗУРОЙ». А Хованский расшифровал его так:

«XI. 41. Зорицу Драгутина на Саймиште предал Булин с ним разделался тчк согласно подслушанной беседе двух берлинских физиков отдыхающих в отеле Топлице фон Лаусом и доктором Хайзенгофом идет интенсивная работа над созданием мощнейшего оружия тчк в Берлине-Копенике работает секретно Циклотрон — «самый большой в мире» тчк бежал к партизанам АР-7».

В городе Земуне на улице Деспота Джурджа, в доме № 11, шло заседание бюро НТСНП. На повестке дня — переезд в Берлин руководства союза. В небольшом кабинете душно, пахнет старыми антикварными книгами.

Из накаленного июльским солнцем дворика в окна пышет жаром, хотя они и занавешены. На столе запотелый графин с русским квасом, изготовленным тещей генсека Марией Ивановной Ларионовой, благообразной старушкой, которая относится к своему зятю-профессору весьма скептически, особенно в последнее время, когда с продуктами стало так плохо.

За столом с трех сторон сидят плотный, лысоватый человек с усиками а-ля Гитлер, в сером английском костюме, Байдалаков, бывший гусар Изюмского полка, а ныне вождь, председатель НТСНП; напротив него, по другую сторону стола, прищурившись, по-стариковски ссутулился, втянув голову в плечи, с большой лупой в руках — бывший профессор Санкт-Петербургского университета Михаил Александрович Георгиевский — «Маг», он же генеральный секретарь, главный разведчик и «министр иностранных дел» НТСНП; слева от Байдалакова скромно прижался к спинке стула высокий шатен с длинной шеей, с сухощавым умным лицом, Кирилл Дмитриевич Вергун, член и казначей исполбюро, некогда председатель пражского отдела.

— Как мы и предполагали, армия Советов не смогла оказать серьезного сопротивления немцам. Красные бегут, и Гитлер обещает в течение считанных недель разгромить большевиков. Таковы и английские прогнозы. Я получил документы и письма из Берлина от редактора газеты «Новое слово» Деспотули. Он настаивает на переезде в Германию. Альфред Розенберг назначен министром по делам оккупированных территорий Востока, а Деспотули — его правая рука. Противиться мы не можем. У Розенберга иные взгляды на Россию, чем у Гитлера. Фюрер считает, что Россия не должна существовать, по крайней мере судя по «Майн кампф». — Байдалаков приосанился и, поглядывая на уныло понурившегося Вергуна, нерешительно продолжил: — Сами понимаете, Россию, двести миллионов человек, стереть с лица земли нельзя… Поначалу будут отторгнуты Украина, Кавказ, Туркестан, Прибалтика. Хочешь не хочешь, Московия останется, в ней будет и свое правительство. Полагаю, что во главе станем мы. Придется, увы, подписать позорный мир с фашизмом. Могли же большевики подписать Брест-Литовский? А там, подобно Ивану Калите, начнем собирать Русскую землю. Розенберг студентом бежал из Бреста в Германию в девятнадцатом году. В двадцатые годы связался с РОВСом, нелегально побывал в Советском Союзе. Потом судьба занесла его в Мюнхен, где он сошелся с Гитлером. В своей программной книге…- Байдалаков беспомощно посмотрел на Георгиевского… — Розенберг не намерен уничтожать Русское государство…

Георгиевский кашлянул, демонстративно вздохнул и произнес:

— Книга Розенберга называется «Будущий путь немецкой внешней политики». Издана в 1927 году. Вещь далеко не оригинальная и фактически лишь пересказывает план Рейхберга — Гофмана, откуда же заимствовал идеи и Адольф Гитлер…

— Да, да, — поспешно кивнул Байдалаков. — Деспотули наш друг… А он друг Розенберга… Мы верим Деспотули, а он Розенбергу. У Деспотули старые дружеские связи с генералами Бикупским и фон Лампе и, наконец, председателем НОРМа[35] — Мелихом. Полагаю, что ни Розенберг, ни Деспотули нас не обманывают. — Байдалаков налил из графина себе квасу, отпил глоток и обратился к Вергуну: — Кирилл Дмитриевич, вы что-то хотели сказать?

— Хочу, Виктор Николаевич! Национал-социалистская система Германии работает со скрупулезной и неумолимой пунктуальностью. В этом главная опасность. Немцы не станут проливать свою кровь за интересы русской эмиграции! Они превратят Россию в колонию, в огромный концлагерь! А может быть, в кладбище… Гитлер — маньяк! Он мнит себя немецким Наполеоном. Однако Наполеон Бонапарт обладал громадным умом, богатейшей фантазией и железной логикой, а у Адольфа Гитлера все подчинено чему-то трансцендентному и оккультному, сдобренному коварством и жестокостью. Нам не следует ехать в Берлин! Нас заманивают туда, как в мышеловку.