Вечером Незымаев собрал группу подпольщиков в «кабинете» (кабинетом они называли подвал, где был спрятан типографский станок и радиоприемник). На повестке дня — выполнение требования Центра: проведение более организованной разведывательной и диверсионной деятельности в тылу врага и налаживание четкой, бесперебойной связи с Центром.

— Командованию, — говорил Незымаев, — в первую голову необходимо знать о количестве дислоцируемых войск в районе, их оснащенности, тыловых резервах и, конечно, переброске их. Это основные наши задачи.

— …Особенно важно сейчас, — горячо вклинился Граков, — поскольку фронт к первому апреля стабилизировался! Теперь стоит вопрос: обрушит ли враг свой удар на Москву? Таким образом, исход летней кампании сорок второго года либо будет решаться под Москвой, либо немецкие войска двинутся на юг…

— На юг, на юг, — сказал Чегодов, — это мне известно от Редлиха…

Было много дельных высказываний и смелых планов. Засиделись допоздна. Перед тем как разойтись, Незымаев предложил решить еще один вопрос: использовать скрытую вражду Каминского и Масленникова.

— Натравить на них немцев. Каминский явно глупее Масленникова; строит из себя хозяина округа! Повелевает встречать его колокольным звоном, хлебом-солью. Ни дать ни взять царь-батюшка! — Незымаев хохотнул. — А Масленников дьявольски хитер, его вокруг пальца не обведешь… Хорошо бы их стравить и «сбросить с престола» Каминского!

— Нет, Павел Гаврилович, — горячо возразил Чегодов, — гораздо важнее ликвидировать Масленникова. Он опытен, ловко организует операции против партизан, карательные экспедиции, его бандиты зверски расправляются с населением деревень. Лесничий Степан Карнаух был свидетелем, как «масленниковцы» в деревне Угреевке насиловали женщин и девушек, а детей и стариков в огонь живыми бросали… Масленников рвется на место Каминского, выслуживается перед немцами. У него блестящая память. Вы заметили, что свои архивы он держит в голове. Эта голова опасна!

— Он сын сельского попа, и в свое время весьма уважаемого в Брасовском уезде, — подала голос худенькая девушка, сестра милосердия Надя. — Мне отец рассказывал, как в начале коллективизации, в двадцать восьмом году, крестьяне не торопились сводить своих саврасок и буренок в общий загон… В село прибыла чоновская часть, пришлось согнать скот в барские конюшни, хлевы и овины и свалить небогатый инвентарь — плуги, сохи и бороны — на колхозный двор… Но стоило чоновцам отбыть за околицу, как на другое же утро мужички разобрали скотинку, сохи да бороны по домам… Так повторялось несколько раз… А воду мутил поп: читал в церкви проповеди, а миряне слушали отца Порфирия: «Батюшка сказал. Божья воля!…»

— И что же стало с попом? — заинтересовался Граков.

— Его, разумеется, арестовали, — ответила Надя, — а попович Сеня остался с матерью; из дома их выселили. Уехали они, кто знает куда. Объявился Семен Порфирьевич Масленников уже с приходом немцев. И где только его черти носили столько лет?! — заключила Надя, кинув быстрый взгляд на Чегодова. — Вот и лютует, точно зверь какой. Рогов только нет.

— Бездомный пес! Такие опасны! — холодно прокомментировал Чегодов. — Вид у него неприятный: петлистые уши, крючковатый нос… В нем сидят патологический садизм, жажда к убийству в силу атавизма или исподволь накопившейся ненависти к людям. Говорят, он убивает людей сам, хладнокровно, без всяких угрызений совести.

— Да, — закивал Незымаев. — Он именно так зверствовал в Тарасовке и Угреевщине; окружают его такие же садисты, бандиты, уголовники… которые от вида крови пьянеют и звереют… Какая уж там совесть? А мы сейчас разве не готовим убийство?

— Ну, ну, товарищ Незымаев, — остановил его Граков, — в вас заговорила медицина, гуманизм врача…

Чегодов встал и прошелся по сводчатому подвалу, поглядел на зарешеченное окошко, стекло которого было замазано краской.

Наступила пауза.

— Ты, Павел, не прав! — сказал Олег Незымаеву. — Ты устал… Это понятно — лечишь убийц.

— Лучше бы уйти в партизанский отряд, — признался доктор.

— Да, но философствовать будем на досуге, — откашлявшись, заметил Граков. — Перед нами задача: как убрать Масленникова?

Незымаев вдруг выпрямился:

— В бригаду в разное время были внедрены агенты из оперативных групп НКВД, «Дружные», «Боевой», «Сокол». У каждой группы свои задачи. Им поручено отколоть часть бригады. Теперь нам предстоит проверить еще и людей, прибывших с Граковым.

— Вот это по-деловому! — обрадовался Граков.

— Масленников настаивает, чтобы в ближайшее время подготовить новичков и направить в партизанский отряд Сабурова с заданием его убить. Ведь начальнику полиции хочется отомстить за Воскобойника. Нам в руки дает козырь Каминский — ему очень понравились Карнаух и Губин. — Незымаев повернулся к Чегодову: — Уже дважды келейно уговаривал их внедриться в отряд Сабурова с тем же заданием. Каминский хочет выслужиться перед немцами, обойти Редлиха и Масленникова. Какие есть соображения? Прошу высказываться. — Теперь Незымаев уже держал в напряжении собравшихся.

— Бронек боится, что помимо него проводятся разведывательные и диверсионные мероприятия, — заметила Надя. — Он ведь кичлив и вечно ударяется в амбицию.

— Ну и что? Давайте предложения! — неумолимо требовал Незымаев.

План операции был наконец разработан во всех деталях. Чегодову поручалось проинструктировать Карнауха и Губина, а Гракову — своих людей.

Разошлись уже ночью.

Апрель начался снегопадом. Потом потеплело. Подмораживало только к ночи.

Каминский, пользуясь тем, что Редлиха вызвали в Берлин, тайком отправил Карнауха и Губина в отряд Сабурова. Спустя день-другой ушли люди Гракова.

Редлих вернулся из Берлина 20 апреля.

На другой день, встретившись с Чегодовым, Граков, посмеиваясь, сказал:

— Пока наш Роман Николаевич напичкан распирающими нутро берлинскими новостями, надо к нему зайти, узнать, как поживают наши «вожди».

— Правильно, — подхватил Олег.

И они вдвоем направились к нему в кабинет. Редлих встретил их у порога с притворным восторгом:

— О! Мои друзья! Меня вызывает шеф. Пойдемте к нему, вам нужно быть в курсе. — И, взяв их под руки, потащил в кабинет Каминского. Тот восседал за письменным столом, будто на троне. Граков и Чегодов присели на диване, а Редлих устроился в старинной качалке с бархатным, изрядно потертым, стеганым сиденьем. Дог лежал слева у стола.

— Вам, Бронислав Владиславович, — начал Редлих, глядя на Каминского, — берлинский привет от бывшего заместителя 2-й немецкой армии генерала Шмидта. А всей нашей бригаде шлют наилучшие пожелания Виктор Михайлович Байдалаков, Кирилл Вергун и многие другие. В Варшаве я встречался с Александром Эмильевичем Вюрглером. Он очень похудел, у него неприятности с Околовым…

— Вюрглер меня не интересует, — перебил его Каминский. — Где сейчас генерал Шмидт?

— Я встретил его на квартире у бывшего военного агента в Петербурге графа Лансдорфа.

«Ого! Наш Роман близок с одним из покровителей генерала Власова!» — отметил про себя Граков и спросил:

— Уж не вернулся ли наш рейхсминистр Восточных областей к своим первоначальным взглядам? Тем, которые он проповедовал до войны?

Господин Розенберг предлагает после разгрома Красной армии создать самостоятельные государства: Украину, Белоруссию, Грузию, Армению, Туркестан, считая, что разбить русского колосса, который вечно будет угрожать Германии, можно, лишь использовав сепаратистские течения. Украине он хочет отдать Галицию. Он полагает, что триста тысяч немецких колонистов на Украине и сорок тысяч немцев Поволжья вместе с немецкими солдатами оккупационной армии составят фундамент для дальнейшей германизации Украины, которая примет форму немецкого протектората и постепенно превратится в независимую страну типа английского доминиона.

— Однако Геринг и Гиммлер не согласны с Розенбергом, — закончил рассказ Редлих.