— В больнице лежит нетранспортабельный тяжелораненый советский полковник, начальник штаба корпуса, и я тоже надеюсь его переубедить, но пока никак не поддается… Твердый орешек!

— У нас в Берлине идет обработка красных генералов. Вот это орешки! Читали Достоевского, этого знатока русской души, исполненной противоречий и загадок, на которую действуют одновременно сердце, прозорливая мысль и какое-то таинственное мистическое начало? Трагический роковой элемент проявляет себя в конгломерате резких контрастов ненависти и любви, звериной жестокости и подвигов самоотречения, а порой и ангельской чистоты. — Граков сделал долгую паузу и добавил: — Денисенко я знаю по Берлину и даже по Белграду. Служили вместе у Сименса. Он вряд ли способен убить нашего человека. Это, поверьте, недоразумение. Не спешите, господин оберштурмфюрер. Зачем возбуждать «солидаристов» против себя? Они воображают себя силой…

— «Третьей силой»! — шутливо добавил немец и захохотал.

— Совершенно точно. Верят в бригаду небезызвестного нам Каминского.

— Хулиганское отребье, сборище бандитов у этого Каминского. Заводит в округе «русские» порядки. Мнит себя русским фюрером!

— Зато успешно ведет борьбу с партизанами! Побольше бы таких «бригад», и мы перекрыли бы все леса. И в наш тыл не проникали бы советские агенты, связники, вожаки подполья и не переправлялось бы оружие. Пусть Каминский пока разбойничает. Этот маленький русский фюрер нам не повредит. Часть своих людей я переправлю через эти самые «витебские ворота», с остальными поеду к Каминскому в Локоть. Надо быть в курсе дела…

— У вас берлинский масштаб мышления, господин Шульц, — вытягиваясь, ответил Бременкампф. — Мне нужен надежный русский агент. В окрестностях Витебска орудует весьма опытный подпольщик, командир партизанского отряда, некий Минай Шмырев, по кличке «батько Минай», хотелось бы заманить волка в капкан. Может быть…

— Я зайду к вам на Успенку, — пообещал Граков. — А сейчас засвидетельствую свое почтение мадам Соколовой, есть и кое-какие дела, — многозначительно заключил он. И щелкнул каблуками. — Хайль!

Бременкампф вытянулся, вскинул руку, поклонился стоявшим в стороне Околовой, главврачу Черткову и Дольфу, повернулся и зашагал к выходу. Заметив у двери Денисенко, бросил:

— Господин Денисенко, загляните ко мне как-нибудь на днях. К вам есть интерес!

Алексей молча поклонился. «Операция» со слепком ключа Лео Брандта, значит, еще не кончилась. Он вспомнил, как заместитель бургомистра блевал в машине, как вытащил его перед домом, взял из кармана ключи, отперли калитку, как не хотела поддаваться входная дверь, как наспех делали на мягком воске слепки и, наконец, отпустив шофера, который на чем свет стоит ругал слабаков, не умеющих толком пить, пробирались задами на конспиративную квартиру, где их ждал капитан Боярский. Делалось все грубовато, торопливо, вот оставили против себя улики!

Пристальный взгляд Дольфа отвлек его от навязчивых мыслей. «И этот что-то знает!» Денисенко с тревогой проводил взглядом прошедшего обер-лейтенанта и направился вслед за главврачом Чертковым, Граковым и Околовой в кабинет. Там, быстро посовещавшись, они разошлись, чтобы не привлекать внимания персонала.

Боярский назначил свидание Гракову на четверг, 2 апреля. Чувство неприязни к белякам, убившим его отца в бою под Перекопом, крепко засевшее в нем еще с детства, так и не покидало его до конца. Прибывавшие на оккупированную территорию белоэмигранты, члены пресловутого НТС, тщатся сохранить некое достоинство. Денисенко и Чегодов уверяли, будто основная масса русских за кордоном не пошла с немцами и даже как-то им противостоит. «Но что значит противостоит?» Порой с оружием в руках! Главное, что в голове у них бродят свои особые, для советского человека крамольные, мысли!

Боярский не опасался пригласить Гракова на конспиративную квартиру, но все-таки решил встретить его на улице, чтобы в случае чего повести в другое место.

Однако, увидев крепкого, уверенного, веселого парня, проникся сразу к нему симпатией: «С таким хоть в разведку! Надежный хлопец!»

Проведя Гракова узкой тропинкой через парк в безлюдный, с разрушенными домами проулок, он предложил подняться на пригорок, где стояла покосившаяся изба. И спустя пять минут они, сидя друг против друга, вели задушевную беседу, будто были знакомы сто лет. Граков рассказал о психологическом сдвиге в Европе, о движении Сопротивления, инициаторами которого зачастую становятся белоэмигранты, о РОКе и казни Павского, о работе «солидаристов» в спецлагерях для русских военнопленных, об их деятельности на оккупированной территории…

Потом Граков снял сапог, отвинтил каблук, достал пленки и шифровку:

— Это для вас. В Белграде, Яков Иванович, уже много лет работает советский разведчик «Иван»; от него важное сообщение в Центр. — Граков извлек из кармана бумажник и вынул фотографию уже немолодой женщины, на обратной стороне было написано несколько слов. Боярский прочел: «Дорогому сыночку от любящей мамы. Храни тебя Бог!»

— Эту фотографию и пленки нужно доставить в Центр на Большую землю. Приехал я не один. Со мной еще две группы диверсантов, по четыре человека в каждой. Задание первой группы: а) проникнуть через «витебские ворота» в тыл Красной армии; б) связаться с агентурой, оставленной немцами при отступлении, и активно использовать ее в шпионских целях; в) собирать и передавать по радио сведения о передвижении войск, для чего под маской находящихся в командировке офицеров фланировать на ближайших железнодорожных и шоссейных коммуникациях Брянского и Калининского фронтов, ведя визуальное наблюдение и прислушиваясь к разговорам на станциях и в местах скопления военнослужащих; г) передавать все по радио, меняя каждый раз место во избежание пеленгации. Это я вызубрил, Яков Иванович. — Граков вынул кисет, трубку и принялся набивать ее табаком.

— Где и когда они пойдут? — Боярский взял ручку и бумагу и принялся записывать.

— Надо сделать так, Яков Иванович, чтобы они в лесу «не пустили пузыри». Радист — наш человек, младший лейтенант Новиков. Раненым был взят в плен, просидел в тяжелейших условиях в лагере, где-то под Варшавой. По приказу подпольного комитета дал согласие сотрудничать с немцами и был переведен в Цитенгорст, недалеко от Берлина. Мне подсказали дать ему направление в «Свободный лагерь Вустрау», где он закончил школу радистов и разведшколу абвера. Его считают антисоветски настроенным сыном белого офицера, имеет военный опыт и хорошее физическое развитие.

— Он действительно сын белого офицера? — насторожился Боярский.

— Легенда ему придумана подпольным лагерным комитетом, — засмеялся Граков. — Да вы не бойтесь! Я сын белого офицера, ну и что?

— М-да… — покачал головой Боярский. — А какое задание ему дал комитет?

— Этого я не знаю. Ему же я верю, как себе. Что касается остальных, то они отъявленные негодяи. Петруся Шлихова следовало бы тут же прикончить. Но у него ключ от шифра. Это крепкий мужик, белорусский националист. Немцы его в последний момент подсунули.

Боярский молча пил чай. «Пропускать в тыл Красной армии вражескую группу без разрешения — опасно, а времени для запроса нет. Розыскники военной контрразведки, имея все приметы, конечно, их изловят, но придется вслед за ними посылать наблюдателей из партизанского отряда «батьки Миная» или Бирюлина. Хлопотно…»

— А другие двое? Как они настроены?

— Пожалуй, поддержат Новикова. Они ведь запуганы, боятся, что их расстреляют как изменников. Фашисты их прикормили, обработали, вот и все… Плен — штука ужасная…

— Да, в плен лучше не попадаться! Этих хлопцев, если будут вести себя достойно, сурово не осудят. Ну а остальных? Зачем вы их привезли?

— Вторая группа — надежные ребята. С ними я еду в Орловскую область в бригаду Каминского создавать «третью силу»! Задача — связаться с партизанами, перетягивать заблудших на свою сторону, а гадов — уничтожать!