«Тут мы сделаем засаду. Поставим снайпера и человек пять ловких парней. «Икс» никуда не денется. Не говоря уж об Остапенко».

Спустя полчаса он с карандашом в руках сидел у себя в кабинете и делал пометки на вычерченной схеме. А чертить он умел и любил и, водя острием хорошо отточенного карандаша, объяснял своему помощнику план операции.

Тот молча кивал, стараясь не дышать в сторону начальника перегаром после вчерашней выпивки, и только время от времени бессмысленно щелкал каблуками и тупо произносил:

— Яволь!

Энгель досадливо морщился. Это пощелкивание каблуками и солдафонское, ничего не значащее «Яволь!» его раздражало и нарушало ход мыслей.

— Итак, ответственность за операцию несете вы.

— Яволь! — Капитан щелкнул каблуками.

— За три часа до начала люди должны занять свои посты. И пусть сидят смирно и никуда не показываются. Все в штатском. Да подберите настоящих парней.

— Яволь! — Капитан опять щелкнул каблуком.

— Так вот, что я еще хотел сказать? Да, здесь и здесь, — Энгель ткнул карандашом в карту, — должны стоять машины. В эту, на Гамалия, посадите Ганса с людьми, а на Травястой — фон Шверига. Сами же будете вот в этом доме, на чердаке, вместе со снайпером. Понятно?

— Яволь! — И снова щелк каблуков.

— И еще, надо проверить… надо… — Из тюремного двора, куда выходили окна кабинета, донесся истошный крик. — Какого дьявола? — прорычал Энгель, подходя к окну. — Я же сказал, чтобы днем не устраивали во дворе экзекуций! — И, повернувшись на каблуках, рявкнул: — Ступайте! И никогда больше не являйтесь в таком нетрезвом виде, капитан Вайс!

Когда вечером Энгелю доложили, что на свидание с Остапенко никто не явился, гауптштурмфюрер только ухмыльнулся.

— Я так и думал, Остапенко врет, попробуем еще завтра, и, если никто не придет, он заговорит у нас по-другому!

В четверг, 30-го, Энгелю пришлось выехать за город. Вернувшись, он узнал, что Остапенко бежал.

Капитан Вайс предстал перед начальником с побелевшим лицом. Руки его дрожали. Он понимал, что карьера его кончилась. «Отправят на Восточный фронт, да еще на передовую!» — думал он, стоя в позе «смирно» перед начальником львовского гестапо.

Питер Христиан Крауз сидя в кресле и зло поглядывая то на своего первого заместителя гауптштурмфюрера Эриха Энгеля, то на недавно прибывшего во Львов по высшей рекомендации практиканта капитана Вайса, заорал:

— Как это произошло?!!

— Дело в том, что никто не заметил на улице Липовой канализационный люк. Он был покрыт опавшей листвой. Его открыли изнутри, осторожно приподняли крышку и отодвинули в сторону. В сумерках никто этого не заметил. Наблюдали за Остапенко и в бинокль, и снайпер держал его на мушке. Меня там не было.

— И почему же снайпер не стрелял? И почему вас не было?

— Это произошло так неожиданно. Ходил спокойно по тротуару и вдруг сделал шаг в сторону и провалился сквозь землю. Снайпер выстрелил, но не попал, смеркалось, и расстояние больше ста метров. К тому же мы предполагали, что операция будет на Вризаной.

— Побег был тщательно подготовлен, — прервал Энгель. — Остапенко заранее сообщили, это могли быть либо кто-то из надзирателей, либо обслуживающие сектор тюрьмы уголовники, либо, наконец, сидевший с ним в камере Чегодов.

— Возможно, именно он, поскольку он исчез, — зло заметил Вайс.

— Зачем же его выпустили? Идиотство какое-то!

— Господин Фосс за него ручался, — отпарировал Энгель. — Полагаю мы сможем его еще разыскать. Но…

— То, что Чегодов от вас, господин гауптштурмфюрер, сбежал, еще ничего не значит, — улыбнулся Крауз. — Я не думаю, что член НТС свяжется с коммунистами.

— Я тоже не думаю, Чегодов солидарист…

— Знаю, знаю, это нечто среднее между национал-социализмом и керенщиной. Люди постепенно перековываются и, надеюсь, скоро будут смотреть на вещи нашими глазами. НТС нам еще очень пригодится. Особенно после падения Москвы!

— Яволь! — дружно рявкнули Энгель и Вайс.

Олег Чегодов, он же Непомьятайко, он же с этой минуты Шулика, о чем свидетельствовал настоящий аусвайс, молча шагал по глухому проселку с Абрамом Штольцем в сторону Френуловки, стараясь, несмотря на темноту, не попадать в колдобины и лужи, не спотыкаться о корни деревьев. Он внимательно оглядывался по сторонам, чтобы вовремя заметить железнодорожную будку и обойти ее справа.

— Не очень-то я хорошо в темени ориентируюсь, — признался Абрам. — Днем тут не раз ходил. Только бы перейти речку, там до Фрегуловки рукой подать.

В самом деле, вскоре зачернела будка железнодорожника. В небольшом окне горел огонек. Они свернули направо, потом пересекли полотно и набрели на дорогу, которая довела их до железнодорожной фермы моста. Свернув снова направо, спустились к речке. Здесь, среди разросшихся ив, было еще темней, и только слева поблескивала холодной сталью Полтва да выделялась серая полоска неба над ней. Пешеходный мостик вырос внезапно, словно каким-то чудом, черной аркой, вскинувшейся над ними где-то высоко в небе.

Глубокой ночью они добрались наконец до Фрегуловки, где в одной из крайних хат их поджидали Петро Остапенко, Иван Бойчук и еще двое незнакомых Олегу мужчин.

Первый, высокий шатен с небольшой бородкой. Его курносый нос, скуластое лицо и окающий говорок выдавали в нем волжанина, скорее всего ярославца. Он быстро подошел к Чегодову и крепко пожал ему руку:

— Спасибо за товарища! — И взял за плечо Остапенко, подтолкнул его к Олегу со словами: — Обними его, ему ты жизнью обязан! И еще Бене Шпигельману…

— Борису Зеркалову, Борису Зеркалову! Так меня зовут. То чертов хохмач Штраймел меня Шпигельманом окрестил, — пробасил, вернее, прохрипел коренастый и плечистый водопроводчик в засаленной и еще влажной робе и широко улыбнулся. — И делов було тьфу! Отодвинул крышку, а потом задраил люк.

— А мины?

— Тьфу! Так тож самая наипростейшая противопехотная… Я ведь старый сапер. Ее установить, что тьфу! — и широко улыбнулся, и крепко, как в тисках, зажав Чегодову руку, прохрипел: — Ты, паря, хорошего мужика спас! Тебе и спасибо! А я что?

Теплая волна радости хлынула к сердцу Чегодова, с плеч свалилась какая-то тяжесть, давившая его уже много месяцев, словно наконец после стольких блужданий загорелся путеводный огонек и он вышел на дорогу.

— Так вот, товарищи! — Остапенко вопросительно поглядел на Чегодова, который одобрительно кивал ему. — И все мы будем, едри его в кочерыжку, бить фашистов и их пособников. И если что не получилось у нас сегодня, получится завтра.

— Кстати, Петро, не забудь, Энгель отправил Гната Неходу на Виртергассе, четырнадцать отдыхать! Он трус и, если его прижать, будет работать на вас, — вмешался Чегодов.

— Перед нашей группой стоит много задач, но первый экзамен выдержали. Надо помнить: никакой самодеятельности! За каждого убитого немца расстреливают наших заложников. И все-таки львовская земля должна гореть у фашистов под ногами! Все вы вольетесь в отряд… Надеюсь, и ты, Олег, будешь с нами? — обратился к нему Остапенко.

— Я должен уехать в Витебск. — Олег отвел в сторону Остапенко и, взяв под руку, вкратце рассказал о Хованском, об НТС. — А подробности нашей эпопеи расскажут тебе ребята. Просьба же такая, обязательно сообщи обо всем в Центр и передай: «Сделаю все, что прикажут, моя жизнь в их распоряжении». А пароль: «Я от Алексея Алексеевича». Сообщи, для меня это вопрос жизни и смерти! Теперь же прощай. — И обнял Петра. Потом обернулся к Бойчуку и Штольцу: — Прощай, Иван, добрый мой друг и брат, и ты, Абрам, дорогой мой человек! Трудно мне будет без вас…

— Так пийдемо разом с тобою… чи зостанься тут, шлях його трафыв! — растерянно поглядывая на всех, сказал Бойчук. Потом еще что-то хотел добавить, но лишь молча махнул рукой и уставился в сторону.

— Нельзя вам туда, ребятки, никак нельзя! Что делать? У каждого человека своя дорога. Сейчас и один в поле воин!