Лицо Байдалакова покраснело.
— Вы не верите Деспотули? Опомнитесь, Кирилл Дмитриевич! Разве Деспотули не русский? Разве он хочет зла своему отечеству? Миллионы людей сейчас работают в Совдепии за гроши. Россия стоит в очередях за куском хлеба, за бутылкой молока, за коробком спичек! Немецкая колония будет свободней этой «самой свободной страны социализма». Нет-нет, Кирилл Дмитриевич, против большевиков хоть с чертом!
Брови Байдалакова нахмурились, щеки пошли пятнами.
Вергун набычился. Покачал головой.
— Гитлер предложил Германии пушки вместо масла, Сталин же создает индустриальную державу! Я вовсе не хочу оправдывать методы этого человека, но… — Вергун осекся, увидев, как Георгиевский, прижав к губам палец, подает ему знак замолчать.
— Не надо обсуждать Гитлера. Есть два пути для достижения цели, — перебил его генсек, — как учит византийская мудрость: путь закона и путь зверя. Путь закона — величественное завершение, апофеоз. Чтоб преуспеть в пути закона, нужно пройти путь зверя. Человеческая природа несовершенна… Салазар, Муссолини, Франко, Гитлер… все так идут. В России деятельность наших свирепых монархов, основоположников промышленного и научного прогресса неизменно способствовала росту крепостного права, в то время как на Западе расцветала свобода… предпринимательства. — Он прищурился на Байдалакова: — Ни Грозному, ни Петру не довелось закончить свой путь закона. Рабство же русских крестьян «оплодотворил» немчик из Голштинии — Питер, император Петр III, издав в феврале 1762 года указ «О вольности дворянской», тем самым отдал дворянам в вечное пользование землю и крестьян. Вот такой «свободой» «оплодотворила» Россию ваша хваленая Германия с ее дворянским «правом первой ночи»! Впрочем, тысячелетний рейх никогда не имел никакой свободы, кроме трескучих фраз вокруг королевских и княжеских дворов и суррогатных республик и диктатур! — Георгиевский выпил залпом свой квас и обратился к Вергуну: — Я тоже не люблю немцев, Кирилл Дмитриевич, и полагаю, что Германия не выиграет войну. Англия закусила удила и еще себя покажет! С колониями она насчитывает пятьсот миллионов человек! Ее флот превосходит немецкий вдвое. Ей помогает Америка, которая вот-вот объявит Германии войну. Не так просто и с Россией. Огромная территория, скверные дороги, грязь, бедность… Да-да, Кирилл Дмитриевич, грязь, насекомые. Отсутствие элементарных удобств — для немца катастрофа. Белоруссия вам не богатая Франция с добрым вином, пулярками, обилием фруктов, красивыми удобными домами и незлобивым населением. Белоруссия — это леса, болота, убогие хатенки, и люди, непокорные, своевольные, немцам не обрадуются.
— Георгий Александрович! Путь на Москву открыт. Смоленск взят! — перебил его Байдалаков. — Нам приказано… Приказано ехать в Берлин!… Мы обязаны подчиниться!
Георгиевский поморщился, как от зубной боли:
— Не торопите нас… Немецкие войска уже потеряли двести пятьдесят тысяч солдат и офицеров! Группа армий «Центр» перешла к обороне. Русские не бегут, а сражаются. Зачем нам спешить в Берлин? Война может затянуться. Если до холодов она не кончится, гибель Третьего рейха неизбежна. Будем надеяться, что советский строй рухнет… Тогда-то мы с вами будем нужны в России. Мы понадобимся и Гитлеру, и Розенбергу! И кстати, Черчиллю и Рузвельту. Ведь мы серьезная организация! У нас собственная программа, близкая к национал-социализму. Наш «Солидаризм» доходит до русских народных масс, он понятен «таинственной русской душе». В Москве мы имеем своих людей, свои опорные точки. Мы не должны выполнять приказы Розенберга и Деспотули!
— Тогда они нас уничтожат! — испуганно произнес Байдалаков.
— Ну-ну, не торопитесь умирать, — успокаивающе произнес Георгиевский. — Околов «отдрейфовал» типографию «Льдина» в Бессарабию. Правда, мы не знаем, где Олег Чегодов. Наладил ли он работу типографии? Или попал в лапы НКВД? А может, ушел вместе с Красной армией, со всей «редакцией»? С Деспотули мы не будем делиться своими провалами. Но сами-то должны быть в курсе.
— Ах, Георгий Александрович, о судьбе Чегодова никто толком не знает! — дернулся всем телом Вергун. — Жаль, что этот неглупый, проверенный человек бесследно потерялся… Сейчас Чегодов был бы очень полезен…
— Чегодов осторожен, но советская разведка обнаруживала и не таких храбрецов. Проваливались опытнейшие! Я убежден, что и в ведомстве Розенберга, Риббентропа, Гиммлера и самого Канариса работает немало советских разведчиков. Внедрились они и в среду эмиграции, и в наш союз. — Георгиевский подозрительно окинул всех взглядом, будто подозревал кого-то из них в шпионаже. — Может, нам не брать в расчет Чегодова?
— Так как же мы решаем? Ехать в Берлин или нет?
— Что касается меня, то я остаюсь здесь, — категорично объявил Георгиевский. — Немцы достаточно хорошо осведомлены о моих связях с Интеллидженс сервис, особенно после провала капитана Беста из МИ-6[36]. Он и его товарищ, не знаю, кто это был, поехали к германо-голландской границе якобы на встречу с видным генералом из ставки Гитлера. Их «встретили»! Голландец, их сопровождавший, был убит, а эти два идиота попали в лапы Шелленберга. Тот, конечно, заставил их разговориться. Мне нужно пока тихо и мирно отсиживаться в Югославии на нелегальном положении, а там будет видно…
— Вы останетесь, а потом протянете, надеюсь, нам луковку, — помрачнел Байдалаков.
Георгиевский и Вергун удивленно посмотрели на своего председателя.
— Помните, у Достоевского в «Братьях Карамазовых» над огненным озером, куда черти кинули злющую-презлющую бабу, стоит ангел-хранитель и думает, что она хорошего совершила за свою жизнь?
— А-а-а, нищему луковку подала! Но мы и луковки никому еще не подали! — с грустной серьезностью заметил Вергун.
— Что с вами, Кирилл Дмитриевич? — Байдалаков насупился. — Я вас не узнаю, откуда такой пессимизм? Сначала гневная филиппика против фашистской Германии, потом неуверенность в нашем будущем и, наконец…
— Виктор Михайлович, — перебил его Георгиевский, — ситуация действительно усложняется. Ничего нельзя предвидеть. В Югославии тоже кому-то надо быть…
— Мне тоже не хочется ехать, — вздохнул Вергун.- На душе у меня тяжело, давит какое-то предчувствие, внутренний голос шепчет: «Останься!» Еще год назад я верил, что Гитлер легко победит СССР, тут же помирится с Англией и США и будет создана новая Россия. Не мог я предполагать, что у фашизма такое звериное лицо, такая злобная и коварная душа!
— Но немцы же побеждают! — сердито дернулся Байдалаков.
В этот момент вошла жена Георгиевского, Елена Александровна, пригласила гостей в столовую:
— Пожалуйста, господа, отобедать.
Все встали и направились в соседнюю комнату.
За столом с хорошим вином и вкусной едой беседа приняла более покладистый характер.
Георгиевский еще раз подтвердил, что ехать в Берлин ему никак нельзя. Во-первых, он стар, болен и ему трудно воспринять немецкий жесткий стиль жизни; во-вторых, он как генеральный секретарь — руководитель разведки давно связан с англичанами, и сотрудники Интеллидженс сервис не простят ему переметывания на сторону Германии; в-третьих, не резонно же всему бюро НТСНП послушно подчиняться приказу Розенберга! А вдруг германские войска, несмотря на успехи, окажутся все-таки разбиты? Это явится и для НТСНП крахом. Следует заранее предусмотреть и такой вариант! И ему, Георгиевскому, надо остаться в Югославии, уехать в какой-то небольшой город и перейти на нелегальное положение…
— А что скажет на это Розенберг? — работая вилкой и ножом, с полным ртом спросил Байдалаков.
— А вы поговорите с ним! Не ради меня, а ради будущего нашего движения, убедите его, что я не могу поехать в Берлин, — отвечал Георгиевский. Он был за столом хозяином, и долг вежливости заставлял Байдалакова соглашаться.
Вергун ел молча и мрачно. Ему тоже ехать в Берлин никак не хотелось.
На другой день Георгиевский уехал в городок Сремска Митровица, чтобы устроиться на нелегальном положении. Хитрый генсек понимал, что в Берлине ему не избежать разговора в гестапо, который не сулит ничего хорошего. Он был рад, что остается в Югославии. Байдалаков поговорит с Розенбергом! Пусть даже Розенберг прикажет привезти в Берлин силой пожилого, больного человека, он, Георгиевский, скроется здесь, в Югославии. Он никогда не считал себя другом Байдалакова: что общего между ним, профессором древних языков Санкт-Петербургского университета, и Байдалаковым, корнетом гусарского Изюмского полка? Это он, Георгиевский, ухитрился скомпоновать на основе брошюры П. Б. Струве «Как найти себя», а также «солидаризма» Милоша Трифуновича[37] и высказываний французских социалистов-утопистов некое идеологическое варево, сдобренное геополитикой и антисемитизмом. Это он, эрудированный, многоопытный разведчик, знающий человеческие слабости и конъюнктуру в мире, создал тот союз. А гусарский корнет, импозантный хвастун и позер пусть едет в Берлин, позирует перед Розенбергом, думал Георгиевский, а мы переждем.
