Вот несколько цитат из настенных письмен «Эль-Де-Хауса»:

«Здесь в этом гестапо сидели два друга из Лагеря Мессе с 24/XII-44 г. Куров Аскольд и Гайдай Владимир. Сейчас уже 3/II-45 г. Сегодня 3/II-45 повесили 40 человек. Мы просидели уже 43 дня, допрос кончается, следующая очередь на вешалку наша. Прошу кто знает нас, передать товарищам, что и мы погибли в этих застенках». Или другой персонаж – Николай Булочник с фабрики «Форд». О себе он писал так: «Булочник. Прожил 21 год и был повешан. Привет знакомым». Или: «Безвинница, одного спасала, а свою голову 27/11-44 подложила. Он был большой преступник… Эх, надоело кровь свою лить в этой рабской стране. Надоело свою шею подставлять» (разве не потрясает замечание раба о рабской натуре страны господ, собирающейся его повесить – за проявленную им и неведомую им человечность?!).

По иронии судьбы здание гестапо почти без повреждений пережило войну и воздушные бомбардировки. После войны его отремонтировали и расширили в обе стороны, после чего в нем расположились различные городские службы – ведомство по делам оккупации (Besatzungsamt) и ведомство по вопросам права и страхования. Но на этом ирония не пресеклась: именно равнодушные бюрократы, заставив все стены подвальных помещений стеллажами со своими ордерами и папками, невольно спасли для истории узнические «граффити» (или, как их еще называют, «иншрифты») – бередящие душу надписи, оставленные нам на стенах камер интернационалом гестаповских жертв, может быть, уже приговоренных к смерти.

Глухие слухи об этих письменах долго гуляли по Кельну, пока в январе 1979 года два рисковых человека, учитель Курт Холль и фотограф Гернот Хубер, спрятавшись в подвале Эль-Де-Хауса, не провели в нем ночь, фотографируя надписи на стенах. А после того, как со снимками ознакомилась общественность, начальник городской реставрационной службы Хильтруд Кир распорядилась отреставрировать надписи и открыть в подвале музей.

И уже в конце 1979 года при Кельнском историческом архиве был создан Центр документации периода национал-социализма. Он приступил к работе в 1980 году: создавался копийный архив, записывались интервью свидетелей. Общественность, настаивавшая на переводе Центра в Эль-Де-Хаус и организовавшая в 1988 году Объединение в поддержку Эль-Де-Хаус, добилась того, что в 1991 году было принято решение о создании историко-мемориального комплекса именно в таком виде, в каком он существует сейчас. Ядро всего комплекса – мемориал гестаповской тюрьмы в подвале и двухэтажная постоянная экспозиция «Кельн во время национал-социализма», разместившаяся на двух этажах узкого, как пенал, здания[361].

16 июня 1997 года здание и постоянная выставка были открыты обербургомистром Норбертом Бургером. А начиная с 1998 года Кельнский Центр документации периода национал-социализма – самостоятельная городская структура. Первой переменной выставкой стала «Еврейские судьбы в Кельне в 1918–1945 гг.».

К этому времени Центр уже успел сформировать свой общественный и научный профиль, существеннейшей чертой которого стали программы посещений Кельна его бывшими насильственными обитателями. Этих программ две (обе финансируются городом): одна адресована бывшим еврейским гражданам Кельна, пережившим Холокост, другая – бывшим принудительным рабочим (началась в 1990, а фактически в 1989 году). По мере истощения «контингента» обе постепенно сворачивались и сошли на нет.

Кстати, Эль-Де-Хаус – один из самых посещаемых кельнских музеев. Из посетителей примерно две трети – школьники, то есть лица, явно не испытывающие сегодня дефицита в информации. Но есть в их жизни место и правде о прошлом этого здания, этого города и этой страны – правде о столь недавнем и столь трагическом, о неостывшем еще его прошлом.

В конце 2012 года в небольшом городке Эттенхайм-Мюнхвайер, что в земле Баден-Вюртемберг, на 71-м году жизни умерла Ильзетраут Липпхардт.

Мало кто в России, да и в Германии знает ее имя. А между тем именно она была одной из убежденнейших носительниц исторического правосознания в послевоенной Германии и, сама это для себя не формулируя, даже попыталась спасти честь своей страны в одном весьма деликатном вопросе.

Конец XX столетия, в котором соблазненная и охмуренная Гитлером Германия так «отличилась», прошел под знаком гуманитарного урегулирования и компенсационных выплат жертвам Холокоста и других нацистских преступлений. Немецкое государство и немецкая индустрия объединили свои усилия, и в 2001 году родился специализированный федеральный немецкий фонд «Память, ответственность и будущее». Этим шагом Германия впервые признала свою прямую ответственность не только за самые чудовищные преступления национал-социализма против человечности, такие как геноцид или медицинские эксперименты в концлагерях, но и за насильственный труд миллионов принудительных рабочих из СССР и Польши, ответственность за который она, прикрываясь прорехами в международном праве, до этого в юридическом плане искусно и решительно отвергала.

Конечно, и правительством Шредера, и предпринимателями двигали прежде всего экономические интересы – желание не рисковать престижем и отвести угрозы со стороны американских адвокатов, представлявших массовые коллективные иски жертв. Но ощущалось и желание войти в новое столетие уже без черных пятен на белом смокинге.

В том, что, несмотря на все многомиллиардные старания, им это в итоге не удалось, виноваты они сами. А не удалось потому, что из круга лиц, правомочных на получение компенсации, была выведена целая категория жертв – советские военнопленные.

Как вторая по массовости категория жертв национал-социалистических преследований (более 3 млн чел., смертность около 60 %), они были признаны и Нюрнбергским трибуналом, и всеми немецкими и российскими историками плена.

Вот цитата из обвинительного заключения Нюрнбергского процесса: «Обхождение с советскими военнопленными характеризуется совершенно особой бесчеловечностью. И причина смерти столь значительного их числа не сводится к действиям отдельных охранников, в их случае мы имеем дело с систематически запланированным их убийством. Более чем за месяц до немецкого нападения на Советский Союз Главнокомандование вермахта разработало проект приказа об особом обхождении с политическими комиссарами, попавшими в плен. Их предлагалось не рассматривать в качестве военнопленных и устранять (то есть расстреливать. – П.П.) самое позднее в промежуточном лагере».

Эта принципиальная позиция была подтверждена и в коллективном обращении, подписанном 10 мая 2003 года в Граце российскими и немецкими историками, специализирующимися на проблематике плена: «Наша позиция заключается в том, что Федеральный Закон о создании фонда “Ответственность. Память. Будущее” должен быть распространен также и на советских военнопленных и итальянских военных-интернированных. Этим двум группам военнопленных было фактически отказано в соблюдении по отношению к ним статуса военнопленных. Поэтому их следует рассматривать как жертвы национал-социалистических преследований и выплатить им компенсации» (среди подписавших – Г. Хаммерман из Дахау, А.Хильгер из Гамбурга, П.Ян из Берлина, С.Карнер из Граца, К.-Д.Мюллер из Дрездена, Р.Келлер из Ганновера, Р. Оверманс из Фрайбурга, К.Штрайт из Гейдельберга, М.Шперер из Штутгарта и др.).

Закон о создании Фонда сознательно игнорировал эту «специфику» и однозначно интерпретировал всех военнопленных, включая советских, как неправомочных на данную компенсацию. Эта антиисторическая позиция была с удовольствием поддержана немецкой фискальной системой и немецкой юстицией: но как «Приказ о комиссарах» согласуется с международным правом в правовом сознании немецкого законодателя, остается загадкой.

«Объяснений» такому подходу было запущено не одно – тут и выплаченные уже репарации (при чем здесь военнопленные?), и международное право, регулирующее весь комплекс вопросов, касающихся «нормальных» военнопленных воюющих или воевавших держав.