Но политики утверждают: и герой, и символ, – и переименовывают Московский проспект в Киеве в проспект Степана Бандеры. А вот предлагаемый арбитраж – не Дума и не Рада, не Майдан и не Болотная, а место встречи авторитетных историков и корпуса эмпирических источников.

В самом словосочетании «Исторический арбитраж» нет ничего неестественного. История при этом не подменяет собой юстицию, как, впрочем, и не ждет от последней решения собственных научных проблем. Не все осознают, что история – точно такая же прикладная наука, как физика или химия, только областями ее практического применения являются не освоение космоса и не создание новых материалов, а широчайшая гуманитарная сфера – от образования до, к сожалению, идеологии. Хорошо известна роль исторических заключений и экспертиз в процессе борьбы за компенсации жертвами принудительного труда при национал-социализме в 1990-е гг. и в ходе самих компенсаций в 2000-е гг.

Но и юстиция и уж тем более политика не вправе покушаться на компетенции и прерогатаивы историков. С этой точки зрения идея специального международного трибунала для расследования преступлений победившего в СССР коммунизма нелигитимна. Зато легитимным было бы тщательное рассмотрение этого в «Историческом арбитраже», причем выпущенная в 1997 года «Черная книга коммунизма» – отличное подспорье для подготовки соответствующей заявки.

Еще раз повторю: Исторический Арбитраж сам по себе – не суд, его решения не могут и не должны иметь статус юридической силы. Однако в случае передачи обвинений в суд, его заключения могли бы послужить серьезнейшим основанием для решений, принимаемых судебными органами.

Такая организация наверняка стоила бы немалых денег, но не таких уж и неподъемных, если учесть тот вред и опасность, которые таит в себе параллельное и юридически не оспоренное сосуществование «двух» разных «истин»!..[655]

Истина же на самом деле одна, и истина есть история: историю Холокоста, например, опираясь на новые материалы, можно и нужно и изучать, и уточнять, но она не роман, который можно переписать заново – набело или начерно.

И то, что одна из «двух истин» – движение отрицателей Холокоста, – как показала его уже 70-летняя история, – упорно, агрессивно и небезуспешно специализируется на искажении и фальсификации столь недавней и не остывшей еще истории – явление, с общественной точки зрения, отнюдь не невинное или безвредное. Все три их корневых постулата – первый: «Холокоста не было, – и фюрер не палач: хайль Гитлер!», второй: «Холокоста не было, а был Лохохост – так что евреи не жертвы, а глобальные манипуляторы!» и третий: «Холокоста не было, – и Израиль не легитимен: прочь с карты мира!» – суть обоснования погромов и войн.

Воспроизводя и транслируя вокруг себя эти сигналы ненависти и лжи, испаряя миазмы клеветы и антисемитизма, тонко чувствуя отсутствие или ослабленность исторического иммунитета у общества и охотно пользуясь всеми механизмами толерантности, сформировавшимися в демократической среде, отрицатели вовсе не «взыскуют града» и не ищут уточнений в исторической картине мира, а пытаются заново отравить и разложить то самое общество, в котором они так комфортно себя чувствуют.

Эти пассионарии-отрицатели не ограничиваются Холокостом. Что-то похожее происходит теперь и со Сталиным, и с Большим террором, с числом его жертв (классические «лес рубят, щепки летят», или «родовые муки истории» – новонайденное ноу-хау).

И очень жаль, что никаким «историческим арбитражем» и не пахнет!

Будучи однажды спрошен, кто и зачем воюет сегодня с памятниками культурного наследия, с историей, запечатленной в камне, я задумался.

Да, конечно: это убогие, но воинственные фундаменталисты, мракобесные вандалы. Все они убежденные культуроненавистники, ни черта не смыслящие в культуре, пропагандисты, при слове «культура» хватающиеся за пистолет, кувалду или секиру. И я не вижу большой разницы между талибанцами и игиловцами[656], с одной стороны, и «петербургскими казаками», «божевольцами» и «нодовцами», с другой: все остальное, кроме разрушенных храмов, что мы знаем про ИГИЛ, не намекает, а прямо говорит о потенциале и других, будь у них власть.

А воля у них есть: «Любо, братцы, любо!», «Аллах акбар!».

Что же касается созидания и установки новых памятников, то это уже государственная политика. При этом функционал нынешнего Министерства культуры более всего напоминает Министерство пропаганды. А в тандеме с РВИО – это еще и сегодняшний Главпур. Культура их не интересует, история не волнует, но они чувствуют себя пастырями, смотрящими за общаком идеологии, во имя каковой разводят развесистые мифы и окормляют население через СМИ.

Для этого и эмпирика не нужна. Вот и выходят к нам из какой-то мутной пены 28 условно-святых мединских панфиловцев – что твои 33 Черноморовых богатыря – и ничего: хлебаем!

Прославлению прекрасных – и, как правило, убиенных – поэтов там предпочитают глорификацию персонажей скорее полумифических, но с пропагандистским потенциалом, – таких как князь Владимир или генералиссимус Сталин, почтивший однажды своей ночевкой избушку во Ржеве. Но побьюсь об заклад, что раньше на родине героя Добрыни Никитича (родину ему найдут) бюст возникнет, чем во Ржеве или Вязьме поставят памятник сотням тысяч красноармейцев, погибших там или плененных в сталинско-гитлеровских котлах (пока их памяти единственное утешение стихи – «Я убит подо Ржевом…»).

Я лично всерьез за то, чтобы всю Лубянку, весь комплекс ее зданий, а не только Военную коллегию на Никольской, передать под музей и исследовательский центр советских репрессий. Это было бы и исторически оправданно, и сомасштабно этому феномену советской истории (тогда и Дзержинский на площади – органическая ее часть, – был бы даже уместен).

Но понимаю, насколько это малореалистичо…

Все это стало особенно актуально сегодня, когда мы переживаем глобальный кризис гуманизма и толерантности. И причина этого не только в пассионарности халифов, атаманов или министров. К сожалению, она гораздо глубже и стратегичнее.

Кризис наступил благодаря безоговорочной победе постмодернизма. В результате все выстраданные за тысячелетия гуманистические ценности или исчезли, или деградировали, ушли на задворки сознания или в глубь себя, став лишь одной из многих якобы «равноправных» отныне линий поведения.

В чем определенная сила тех же отрицателей? В том, что они находятся «под защитой» интеллектуально победившей парадигмы, подразумевающей, что возможно все что угодно и все что угодно равноценно. Что нечто может быть «так», а может быть и «этак». И даже если это определенно «не так», а кому-то все же кажется, что «так», и он при этом клянется, что он искренен, что он так видит, слышит или чует, то его точка зрения становится равновесомой любой другой. А утверждения типа «а я так вижу» или «а я так думаю» нынче легко перевешивают критерии, выработанные человечеством за несколько тысячелетий. В результате, – и не слишком-то нагнетая, – стирается грань и разница между созданием Леонардо «Моны Лизы» и, например, актом испражнения, если только испражняющийся задекларирует его результат как объект искусства.

На этом постмодернистском фоне человеку с отравленными понятиями может казаться, что по отношению к отрицателям совершается несправедливость. В таком случае Исторический арбитраж – это, отчасти, еще и попытка борьбы с релятивизмом в истории.

В свое время гуманизм отчасти даже подпитывался религией (у христианства тут больше всего заслуг), а теперь даже буддисты (например, в Бирме) не гнушаются преследовать и обижать мусульманское меньшинство. Обнаружилось, что демократия нужна не всем, но прежде всего меньшинствам и то лишь до тех пор, пока они меньшинства: став большинством (как, например, в Косово) меньшинство, как правило, норовит показать вчерашнему большинству где раки зимуют и как правильно носить паранджу или георгиевскую ленточку.