От Екатеринослава до Александровска Днепр словно заколдован. Скалистые гряды кварца, гранита, горы валунов пересекли реку поперек. Вниз по течению зеленеет более шестидесяти островов. Тянутся они один за другим — Становой, Сурский, Дубовый, Виноградский, Потемкин-Песковатый и много еще — до самой Хортицы. Гранитные гряды пересекают Днепр от берега до берега. Это грозные пороги. Растянулись пороги от Старо-Кайдацкого до Вольного на шестьдесят одну версту. И река в этой части то и дело изменяет ширину своего русла. В порогах она от 180. сажен до 450, а в плёсе свыше 900 сажен. Порожистая часть Днепра делится на два «фарватера. Первый — это Старый Казацкий ход. Пролег он вдоль правого берега реки, в местах наименее порожистых, там, где нет подводных рифов. Под левым берегом тянется так называемый Новый ход.

В 1786 году генерал-губернатор Новороссийского края князь Потемкин, уступая просьбам купцов, искавших выхода по Днепру в Черное море, дал приказ полковнику Фадееву сделать все для улучшения условий судоходства на Днепре. Но «все» свелось к взрыву незначительного количества подводных каменных гряд. Два года спустя выстроили канал на Старо-Кайдацком пороге, канал с трехкамерным шлюзом на Ненасытце да запрудили течение в порогах Сурском и Лоханском под левым берегом Днепра.

В результате всего этого создался Новый ход, однако такой мелкий и узкий, что проходить по нему было очень опасно. И потому лоцманы, как и раньше, водили плоты Старым Казацким ходом.

В Лоцманской Каменке перед отплытием Кашпур и Миропольцев встретились с самыми старыми лоцманами. Кажан привел их к Кашпуру. Они сидели перед ним, высохшие, торжественные, молчаливые, как апостолы. От морщин бронза их лиц казалась еще темнее. Ветры, дожди, ливни взяли свое. Деды эти славились на весь Днепр. Никто не знал ни фамилий их, ни имен. Люди присвоили им названия порогов, и со временем они сами не могли уже иначе называть друг друга. И вот деды Ненасытец и Вольный сидели перед Кашпуром и Миропольцевым, ожидая, когда те скажут, чего от них хотят. В стороне стоял Кажан, выученик деда Вольного, и с уважением поглядывал на своего старого учителя. Кашпур и инженер сидели за столом под расцветшей яблоней, деды — на бревне. Бревно зацвело и поросло мхом. С голубого неба пригревало солнце. Лоцманы щурили глаза на него, ребром прикладывая к бровям ладони. Сизая тучка бродила по небосклону, и взгляд Кажана невольно остановился на ней.

Дед Вольный, собрав в руку седую длинную бороду, сказал, ни к кому не обращаясь.

— Дождь будет.

Он с хрипом втянул в себя душный воздух полудня, потер желтые костлявые пальцы. Дед Ненасытец молчал и, сложив руки на острых коленях, глядел себе под ноги. Казалось, ничто не в силах раздуть в нем искорку интереса к окружающему. Как будто прозрачный простор степи, голубой свод неба, тишина жаркого дня вокруг — все существовало где-то вне его сознания. Сколько прожито лет? Разве сочтешь? Да и считать не к чему. Деды хоть и жили рядом, по сторонам одного тына, а между собой говорили редко; перекинутся иногда несколькими словами, да и все. Кажан едва нашел их. Они рыбачили, спрятавшись в тень среди густых камышей, часами выжидая добычу. Рыба не шла, и старики пользовались этим, чтобы поспать. Не завязывалось у них бесед о прошлом. То было славное время. Его не вернуть. На что же тогда и вспоминать? Уж не ради ли пустословия? А пустословить они не хотели. Их позвали они пришли и терпеливо ждали. Но, если бы им сказали, что позвали их по ошибке, они бы молча поднялись и пошли отсюда, ничем не проявив ни удивления, ни обиды. Такой уж у них был нрав.

— Плавали вы, отцы, кто знает сколько лет… Может, и не сочтёшь сразу, — усмехнувшись, начал Кашпур. — Видели такое, чего нам и вовек не увидать. Спрашиваем мы у вас совета, как младшие у старших. Научите, лоцманы. Посоветуйте. Думаем пороги обуздать. Прямо, режет нас эта дума.

Улыбка не сходила с его губ. Кашпур щурился и с интересом следил за стариками. Кажан стоял недвижимо, скрестив руки на груди.

Лоцман Вольный словно ожил. Спокойные глаза заискрились. Он подтянул пояс на штанах и украдкой взглянул на своего приятеля. Ненасытец только глаза оторвал от земли, но продолжал сидеть все так же, положив руки на худые острые колени, которые, как палки, выпирали под широкими полотняными штанами.

— Плавали вы, верно, и Старым и Новым ходом, пороги, как свои пальцы, знаете, так что, если согласны, садитесь с нами на дуб и побредем, как славные казаки, искать забытую дорогу. Костью в горле застряли у меня пороги. Лес надо гнать, хлеб, кирпич, а ходу нет, все в прорву.

Лоцман Вольный вдруг покачал головою и повернулся к Ненасытцу:

— Вишь, что надумали господа. Хотят и воду к рукам прибрать. Были уже когда-то такие, — сказал он Кашпуру, — были да сплыли. Нет на это силы у человека!

— Ясно, нету, — пробормотал Ненасытец, — где уж человеку меряться с природой.

— Человеку, может, и не сладить, — заметил Кашпур, — а золото сладит. Золото все может.

Он как бы для проверки достал из кармана червонец, подбросил его на ладони, долго вглядывался в тускло поблескивающую монету, точно ждал какого-то чуда.

Старики промолчали, ничем не выдавая своего отношения к высказанной мысли. Кашпур бережно положил червонец в карман и снова заговорил:

— Давайте сделаем так, как говорю. Поищем старых мест, поищем, куда подевались прежние ходы, а там и о новых подумаем. А, отцы?

— Поискать можно, — неуверенно проговорил Вольный. — Отчего ж не поискать? На Кайдацком канал должен быть, да и не только на нем, почитай, два их было вдоль левого берега.

— Да мы по ним не ходили, — отозвался басом Ненасытец, насупив седые кустики бровей. — Пускай водяной по тем каналам плавает… Чуть вода спадет, уже дубом каменья крещешь. Такие-то господа ходы копали!

— Верно, деньги-то им не больно помогли… — рассыпался смехом Вольный.

— Может, невелики деньги были, — бросил Кашпур.

— А кто их знает, мы не считали…

Лоцманы впервые переглянулись, и Вольный сказал:

— Что ж, коли есть охота, поплывем, поглядим. А ты кто же такой будешь? — спросил он у Кашпура, внимательно разглядывая купца.

— Сосед ваш, дедушка, из Дубовки, лесом промышляю.

— Знаю, знаю, — закивал лоцман головой. — Саливон у тебя караван повел. Теперь знаю. Он еще раз внимательно взглянул прямо в глаза Данилу Петровичу и простодушно сказал: — Говорят, богатый ты дюже…

— Треплют языками, — неопределенно улыбнулся Кашпур, — чужой рот не заткнешь.

Через несколько часов они двинулись. Дуб легко шел по воде. Тучка в синеве росла. Кашпур сбросил с себя пиджак и взялся за весла. Кажан сидел между стариками лоцманами и вел немногословную беседу. Вспоминались прошлые годы. Новых лоцманов старики не уважали, называли их возчиками.

— Перевелся наш род… — хмуро жаловался Вольный, — не те лоцманы теперь.

Кашпур оглянулся. Позади, залитые солнцем, в золотистом мареве громоздились дома. Трубы маячили в вышине, выпуская черные волнистые полосы дыма. А издалека уже смутно доносился гул водопадов, он беспощадно раскалывал тишину и гнал навстречу мелкие темно-синие брызги воды. Кажан пересел на руль. Зорко вглядываясь в синеву, он держал руль загрубелыми смуглыми руками. Чем дальше, тем быстрее несло дуб. Старики оживились, внимательно вглядываясь вперед. Вдруг могучий шум оглушил Кашпура. Миропольцев, сидевший всё время молча, побледнел и невольно вцепился пальцами в деревянную банку.

Гребли сосредоточенно, напряженно, откидываясь назад. Где-то впереди была пропасть, в которую несся дуб. Пот крупными каплями выступил на лбу Кашпура. Он чувствовал, как капли медленно скатываются по вискам и смачивают натянутую на скулах кожу. Прошла еще минута тревожного ожидания, и вот вода словно вырвалась с невероятной силой из-под днища дуба. Он зарылся носом, и казалось, через секунду перевернется вверх дном. Вокруг бушевала вода. Бешеные потоки выбрасывали снопы пенных искр, взлетая ослепительными каскадами над гранитной грядой Кайдацкого порога. Единый рев — словно тысячи диких животных сошлись в одно место — катился меж берегов.