— Видать, сам не знаешь?

— Чего прилип? Печенки выпущу! — пригрозил казак.

— Ишь, хитрая штука — печенки выпустить! — не испугался Киндрат. — Это всякий дурень может. Ты мне растолкуй: так, мол, и так, чтоб я понятие имел. Какая вы власть будете? — спросил он, хитровато моргая глазами.

— Мы, дед, украинская власть, атамана Петлюры казаки. Понял? А теперь убирайся!

И казак снова принялся чистить клячу. Круп ее прогибался под его тяжелой рукой.

— Коняга у тебя никудышный, — заметил сторож, чтобы продолжить беседу.

Но собеседник проявил такое нетерпение, схватившись за эфес сабли, что Киндрат мигом отскочил и уже не пытался более возобновлять разговор. Он нашёл себе уголок в старой беседке за полуразрушенным флигелем. Оттуда как на ладони видны были Дубовка, Половецкая могила, дымчатая полоса Днепра и темные массивы лесов. Старик склонил седую голову на руки и погрузился в раздумье.

Дубовка словно вымерла. По хатам уже разнеслась весть об аресте выборных. По безмолвным улицам села дважды проезжали всадники. Из окон испуганными глазами следили за ними плотовщики. Огородами, позади хат, украдкой пробирались друг к другу.

Беркун то и дело бегал в имение, вертелся на глазах у Феклущенка, наушничал. Сторож Киндрат, отворяя ему калитку, бормотал:

— Погоди, это мы еще тебе припомним!

Феклущенко повел Беркуна к Кашпуру. Тот сидел в зале за столом, окруженный петлюровцами. Все были навеселе и пьяными глазами смотрели на вошедших. Феклущенко подобострастно заглядывал в глаза хозяину. В камине весело поблескивал огонь.

Данило Петрович поманил пальцем старосту. Беркун робко шагнул к столу и потупился.

Что надумали? — грозно спросил Кашпур. — Бунтовать? А? На чужое добро рты поразевали? Гляньте, пане атаман, — повернулся он к лысому военному в расстегнутом френче с золотыми нашивками на стоячем воротнике, — видите экземпляр? Староста. Наша опора. Представитель народа, причем, имейте в виду, лучшей его части. Вот каковы те киты, на которых будет опираться наша государственность.

Атаман Степан Варивода — бывший попович и недоученный семинарист — молчал, покручивая черненькие усы.

— Ваша милость, не губите! Все скажу вам. Я из усердия в это дело затесался… — Беркун упал на колени и протянул руки к Кашпуру.

— Встань! — заорал Данило Петрович. — Не люблю. Не икона я, нечего класть поклоны! Ты лучше расскажи, что там мужики надумали?

— Умозаключаю, — осторожно вставил Феклущенко, — что староста Беркун с благим намерением замешался, а именно — с целью все подробно узнать…

Петлюровцы с удивлением посмотрели на управителя, а Кашпур сердито махнул на него рукой. Тогда Беркун, путаясь от страха и захлебываясь от желания угодить Данилу Петровичу, рассказал про сходку в хате Бессмертного, про Максима Чорногуза, который уговаривал «разграбить имение и спалить» Беркун соврал, желая еще больше угодить барину.

Окуня, Бессмертного и Гринька не выпустили. Их никуда не звали, и к ним никто не заходил.

— Видать, не до нас барину, — сказал Окунь.

— Так оно и лучше, — отозвался Бессмертный.

Вокруг сарая шагал часовой. Несколько раз Окунь пробовал заговорить с ним, но безуспешно.

Кашпуру и атаману Вариводе действительно было не до них.

Данило Петрович, едва прогремели первые раскаты Октябрьской революции, которую он встретил со страхом и проклятиями, кинулся в Киев. Прежде всего надо было вынуть деньги из банков. В те дни он ни о чем ином не думал. Одна мысль была в его голове — деньги. Как мыльный пузырь, лопнуло предприятие по шлюзованию порогов, кувырком пошли все дела. Поместив свои капиталы в румынские банки, дубовский помещик несколько успокоился. Множество его знакомых — фабриканты и помещики, да и его соакционер Марголин — поспешно выехали во Францию. Они советовали и ему сделать то же. Но он отказался. Где-то в глубине души он еще верил в возврат прошлого. Он не мог допустить мысли, что социальный строй, который существовал на протяжении нескольких столетий, сразу развалился. Кашпур просиживал целыми днями в гостинице, чего-то ожидая. На улице он испытующе заглядывал в лица прохожих, заводил разговоры с незнакомыми в ресторанах, все допытывался и разведывал, как люди думают и чувствуют себя в эти непонятные ему дни. А улицы, город, фабричные окраины, Демиевка и Шулявка, задымленный Подол и суровый Печерск жили по-новому в вихре волнения и радости. Над многими домами развевались красные флаги. Данило Петрович отворачивался, когда проходил мимо них.

Раз, на бульваре, кто-то окликнул его, Перед ним с чемоданом и зонтиком в руке стоял отец Ксенофонт.

— Куда это вы? — спросил Кашпур, садясь на лавочку и движением руки приглашая священника сесть.

Светопреставление, Данило Петрович. Ниспослал господь страшные кары…

— Я не про то, — усмехнулся Кашпур. — Куда путь держите?

Но поп молчал.

— Бежите? — со злобой выдавил Данило Петрович. — Пастырь церкви, стадо бросаете, боитесь, как бы вас на рога не подняли?

Он расхохотался и ушел от растерявшегося попа.

Пока Кашпур отсиживался в унылом номере гостиницы, события шли своим ходом. Ориентации менялись со сказочной быстротой. Публиковались речи и прославлялись имена людей, о которых Кашпур слышал впервые. Зато Микола всем существом жил в этих событиях. Он-то и свел отца с Вариводой. Послушав атамана, Кашпур согласился, что в городе нечего делать. Микола остался, устроившись в секретариате иностранных дел, а Кашпур вместе с новым знаковым поехали в Васильков. Там ждал атамана его отряд.

В Васильков ехали на автомобиле. Трижды в дороге задерживались. Шофер, угрюмый молчаливый парень, лазил под машину, ковырялся в моторе и злобно что-то бормотал.

Варивода держал Данила Петровича за рукав и говорил ему, щуря близорукие глаза:

— Они, эти министры, ни черта не смыслят. Сейчас не съезды нужны. Сейчас все должно решить оружие. Надо, чтобы был один хозяин, а он уже крепко свяжет с немцами, или с французами, или с американцами. Такой человек есть — Симон Петлюра. Я к нему поведу своих казаков. Вы поедете со мною? Да?.. Гетману скоро капут. Как и Центральной раде. Это факт. Теперь надо на англичан, французов, американцев ориентироваться.

Кашпур молчал. Он вдумывался. Мысли вертелись вокруг сообщения о союзе Центральной рады с немцами. Может, хоть немцы наведут порядок. Но атаману он ничего не сказал. Ехали дальше. Колеса шуршали по грязи. По обеим сторонам дороги уходили назад убогие нивы. На горизонте маячил однокрылый ветряк. Автомобиль на пригорках подкидывало. Атаман, крепко вцепившись руками в сиденье, ругал шофера.

Даже в Дубовке, у себя в имении, Кашпур не обрел прежнего равновесия. Вокруг все точно тряслось в лихорадке. Варивода и есаулы — рябой, невзрачный дьячок Дзюба и бывший офицер, увалень Выверт — пьянствовали, балагурили. Сотня всадников поедала хозяйские харчи; ежедневно резали на скотном дворе овец; в амбарах таяли сало и мука, кони поедали сено. Варивода послал гонца с письмом в Черкассы. В Черкассах собирались на совет атаманы. Туда должен был прибыть Симон Петлюра.

В этой суматохе Кашпур никак не мог понять, какова будет его роль в предстоящих событиях.

Ясно было одно: перед ним угроза потерять все сокровища, которые он собрал, превратиться в нищего. И Кашпур всем существом постигал, что ради сохранения богатства он готов биться до последнего вздоха, грызть зубами землю, поддерживать тех, кто будет защищать собственность от голяков, и для него неважно, кто эти защитники, он пойдет с любыми, будь то Центральная рада, Петлюра или кто другой.

Конечно, он мог выбраться вслед за своими деньгами и пересидеть где-то в спокойном, тихом уголке, переждать, пока стихнет буря, восстановится порядок. Но боязнь, что, выехав за границу, он потеряет связь со своими богатствами — с землей, лесом, имением, — цепко держала его в Дубовке. Хвастаясь своей смелостью, Данило Петрович говорил Вариводе: