ОКРАИНА ВОЛЧАТА Шел человек. Шел степью долго-долго. Куда? Зачем? Нам это не узнать. В густой лощине он увидел волка, Верней — волчицу, А вернее — мать. Она лежала в зарослях полыни, Откинув лапы и оскалив пасть, Из горла перехваченного плыла Толчками кровь, Густая, словно грязь. Кем? Кем? Волком? Охотничьими псами? Слепым волчатам это не узнать. Они, толкаясь и ворча, сосали Так странно неподатливую мать. Голодные волчата позабыли, Как властно пахнет в зарослях укроп. Они, прижавшись к ранам, жадно пили Густую, холодеющую кровь. И вместе с ней вливалась жажда мести, Кому? Любому, лишь бы не простить. И будут мстить, В отдельности и вместе. А встретятся — друг другу будут мстить. И человек пошел своей дорогой. Куда! Зачем! Нам это не узнать. Он был волчатник. Но волчат не тронул — Волчат уже Не защищала мать… «Что такое лишние?..» Что такое лишние? Попробуйте постоять на кромке горной пропасти. Каждому из нас дано быть ближним, не оценишь, если не был лишним. Каждому из нас придется это испытать, на то мы и поэты, чтобы мерить мир единой мерой — образом своим, как время — эрой. (Час или минуту — только эрой, словно правду слов ничтожных — верой!) Мы бываем часто чудаками. «Ах!» Сказать не просто. Вы посмейтесь — человек ударился о камень, чтоб ногой проверить междометье. Право восклицаний, право слога заслужить — вот исполненье долга человеческого. Не спеши, пусть смеется тот, кто сам смешит. Право жить. А надо ль это право? Моя мама — благородней правды. Кто нас наделяет правом жить? Те, кто слева, спереди, иль справа? Удивляюсь и сопротивляюсь каждому, кто разрешает мне пить из родника и видеть стаю дальних птиц в прозрачной вышине… НОЧЬ В ПУСТЫНЕ Нет росы, Удивительно, нет под руками росы, На безвольно холодном песке, На лице и на войлоке — Нет росы, Волны камня измолотого Спокойные, как часы, Изнывают под зноем луны полуночной. И нет росы. Босые шакалы в песках хохочут, Что нет росы. Скелет саксаула кричит, белея, Что нет росы. Алюминиевый свет обнажает Разбухшие груди пустыни, И нет красы Человечней тоски барханной По капле росы. Луна остынет, И дальняя кромка восхода Взорвется солнцем… Зачем? Роса на лице одинокого человека. ЖАРА
Ах, какая женщина, Руки раскидав, Спит под пыльной яблоней. Чуть журчит вода. В клевере помятом сытый шмель гудит, Солнечные пятна бродят по груди. Вдоль арыка тихо еду я в седле. Ох, какая женщина! Косы по земле! В сторону смущенно Смотрит старый конь. Солнечные пятна Шириной в ладонь. СТЕПЬ БАКАНАСА Спокойно здесь, ты говоришь, степь в тишину погрузла. Прислушайся — встает камыш у высохшего русла; и сладкий сок бьет из песка в нутро корявой дыни; тень саксаульного листка, ревя, цветет в пустыне. Здесь не кричат — ты говоришь. Мир не опишешь криком, сегодня утром эта мышь шуршала о великом. Она наткнулась на зерно у корня тамариска, песком граненное оно, я видел его близко. Теперь ей голод нипочем, мышь не спеша пасется. А ястреб узкий, как зрачок, в слепящем диске солнца. «Ну что же, облака…» Ну что же, облака стоят над городами, нет выхода пока, иду над облаками. А там внизу — стога на берегах протоки, и серые снега и черные проселки. В излучине реки кончается дорога, веселые мальки у самого порога. Там женщина меня, рванув платок, встречала, и, напоив коня, поила гостя чаем. Глядела молча в ночь, прищурясь, как от света. Когда нельзя помочь, меня спасает это: зеленые стога на берегу протоки, лежит ее рука, сжимая пук осоки, веселые мальки… …И улыбнулся летчик. В излучине реки разбился самолетик. |
