Я был из тех, кого пьянчуга Ной
возил по неожиданному морю,
меня не брали: я того не стою,
не вставлен в пары пассажиров, но
пробрался в тесный трюм и пил вино,
и рассуждал — не все ли мне равно,
дно океана иль ковчега дно?
«Вали в подвал, Нечетный, все — одно.
И жизнь дана одна, но в ней одной
есть несколько начал.
Нас мифы бросили
сюда, в пространства времени без прошлого.
Нет прошлого у дна, иди на дно
и начинай все сызнова. Потоп
скрывает гладью суетливость суши,
ковчегом может стать казенный дом,
скамейка в сквере, лист кленовый в луже
или корчага с молодым вином —
мужчинам это более присуще.
Потоп, скажу, не вреден карасям:
в зацветший, тихий пруд он превратится,
а образ глубины (увидишь сам!)
не рыба голая, а голубая птица…»
Несмело вычертясь на полотне
проема
(две-три кривые выявил фломастер),
она
явилась волею приема,
который изобрел фламандский мастер.
Потомству своему он завещал
бурдюк вина и сочный оковалок,
избыточность в желаньях и в вещах,
жестокое внимание к овалу —
отречь алмазов режущие грани,
ценить телесную округлость жемчуга.
В угластом непридуманном экране,
словно курсив суфийского корана,
возникла,
проявилась обло
женщина.
Изгиб спины ее
мне был предсказан,
и линия бедра
давно обещана,
по лестнице сходила боком женщина,
как плавный насталик
арабских сказок.
Она спускалась
(выступало тело),
плечами наливалась, грудью зрела,
лавиной плоти на меня плыла,
шатая валунов колокола.
Неравенство, да здравствует оно!
опять вино и виноград — все разно.
Я счастлив, мне теперь не все равно,
ведь равное не может быть
прекрасно.
Бьет в горловину медная струя,
в пустом кувшине зарождая гул,
из каждой клетки тела
рвется гунн,
круша рассудка хрупкие края.
И раздираешь обручи предела,
миг равенства возможен! Посему —
да здравствует работа передела —
взять верх над идолом,
молясь ему.
…Стекали капли по щекам кувшина,
она ладонью осушила их
и поднялась пружинно,
заспешила
и вспыхнула в экране,
и затих
потоп.
Ковчег отплыл от Арарата.
Пью ржавый сок
раздавленных плодов.
Пусть долог путь обратный
до Евфрата,
я к прежним испытаниям готов.
Вас возвращает на круги,
вы верьте,
вам повезет в один недобрый миг,
как если бы в песках забил родник,
забрезжит символ долгожданной
тверди.
На сером полотне, вдали — награда!
Оливковые рощи Арарата
позволят ветку изломить.
Не похоть —
желанье взглядом прикоснуться к богу.
Не кисть ученика в руке, но ветвь!
Свершение надежд— конец эпохи,
начало новой.
А утратишь твердь,
сиди в подвале, распахнувши дверь,
и голубиной груди плавный очерк
тебе добавит резкой веры
в Очень,
и станет главным
в перечне потерь.
