В первой половине 1980-х годов Распутин печатает в центральных и местных газетах и журналах очерки и статьи, заголовки которых говорят сами за себя: «Байкал», «В ответе перед потомками», «Сберечь байкальскую жемчужину», «Моя и твоя Сибирь», «Байкал, Байкал…». 3 ноября 1985 года в «Известиях» появилась статья «Послужить Отечеству Сибирью». В ней разговор о повсеместном варварском отношении к природе в стране, и в частности в заповедной Сибири, Валентин Григорьевич вёл в своей манере — откровенно, жёстко, правдиво:

«Человек незаметно сдвинулся со многих нравственных оснований и пример тому — подмена ценностей. Нам говорят: строительство природовредных предприятий вызвано необходимостью, и мы со вздохом соглашаемся — что же делать, коли так… Считается, что другого выхода нет. Но в том-то и штука, однако, что самая-то крайняя необходимость — сохранение жизнедающей воды, воздуха, земли. Числитель, первополагающая величина, перешёл у нас в знаменатель, и мы приняли это как должное. Фактор обеспечения жизни сделался зависимым от фактора повреждения жизни».

Невольно вспоминалась его повесть «Пожар», опубликованная тремя месяцами раньше, где были такие строки:

«Четыре подпорки у человека в жизни — дом с семьёй, работа, люди, с кем вместе правишь праздники и будни, и земля, на которой стоит твой дом. И все четыре одна важней другой. Захромает какая — весь свет в наклон».

Редакция газеты «Известия» попросила писателя подготовить новую публикацию о тревожной судьбе Байкала и устроила ему встречу с министром лесной и целлюлозно-бумажной промышленности страны. Рассказ об этой встрече в высоком кабинете он поместил позже в книгу «Сибирь, Сибирь…». Читаешь строки Распутина («Байкальский дневник», 24 января 1986 года) и понимаешь удивление, непонимание человеческого равнодушия, возмущение писателя: как же в такой безучастной, полумёртвой чиновничьей среде могла решаться живая судьба нашего сокровища — «священного моря»?

Вот вопрос Распутина министру:

«Иркутские власти предлагают сейчас перепрофилировать Байкальский комбинат на другой, на безвредное производство, которое могло бы остаться в вашем ведомстве. В ряду других мероприятий, может быть, это стало бы решением байкальской проблемы? Как вы думаете?»

И вот ответ сановника:

«Это не в нашей компетенции. Скажут нам табуретки делать — примемся за табуретки. Любое изменение даже плановых заданий, не говоря о том, быть или не быть комбинату, зависит от Госплана».

Распутин в публичных выступлениях исходил не только из своих сыновних чувств к байкальскому краю, но и из нажитого опыта земляков, и из твёрдого убеждения специалистов — людей, как говорят, положивших жизнь на охрану сибирского «моря». В Иркутске его соратниками на природозащитном бастионе стали академик Григорий Галазий, директор Байкальского лимнологического института, членкор Рюрик Саляев, директор Института физиологии и ботаники растений, охотовед Семён Устинов, старейший сотрудник Байкало-Ленского заповедника. И в Москве твёрдо противостояло ретивым технократам несколько крупных учёных, с которыми писатель дружески сошёлся. Уже на следующий день после безрезультатного разговора с министром Валентин Григорьевич отправился на квартиру одного из них — испить, как говорится, глоток из родника надежды. В «Дневнике» появилась новая запись:

«25 января 1986 года. У академика Б<ориса> Н<иколаевича> Ласкорина в его московской квартире. Борис Николаевич пригласил для разговора со мной ещё и В. Ф. Евстратова, членкора Академии наук, специалиста-шинника. Сам Борис Николаевич участвовал в трёх государственных комиссиях по Байкалу и всю подноготную байкальской истории знает от начала до конца. Он говорит:

— Мы допустили не одну, не две, а целый ряд ошибок при строительстве БЦБК. Главная ошибка — в научном прогнозировании. Кордное производство следовало развивать на основе высокопрочных синтетических волокон и металлокорда. От применения шин на целлюлозном корде вместо современного мы несём огромные убытки. Вторая ошибка — в выборе площадки для комбината. Для предприятия такого рода необязательна была байкальская вода, а местная древесина не годилась для получения суперцеллюлозы. Прибавьте сюда ещё сейсмичность района, которая может показать себя в любой момент. Третья ошибка — в обосновании технологической схемы. Не могло быть никаких иллюзий относительно качества очистки…

Василий Фёдорович Евстратов, тридцать лет проработавший в Институте шинной промышленности, добавляет:

— Заместитель министра нефтехимической промышленности Соболев, я помню, с самого начала отказывался: нам не нужна байкальская целлюлоза. По своим физико-механическим свойствам она не в два, не в три раза, а на несколько порядков уступает синтетическим волокнам. Вы понимаете разницу?

— Но ведь тогда, в 60-х годах, главным козырем за комбинат была скоростная авиация?

— Ни грамма байкальской продукции там не применялось. На ней мы бы далеко не улетели».

Вскоре после этого разговора Распутин публикует в газете «Известия» статью «Байкал у нас один». Иначе как «взрывной» её не назовёшь. Страстный монолог писателя, чьи книги полюбились миллионам читателей, вызвал лавину откликов. Кажется, в огромной стране все тогда, от генсека партии до безвестного хуторянина, увидели, на какой бесценный Божий дар поднята слепая разбойная рука.

Увидели, но все ли осознали, что должны артельно, миром отвести угрозу?

Руководители целлюлозно-бумажного комбината старались показать, что они выполняют правительственное постановление. Не было химической очистки — построили специальный комплекс. Некуда было хоронить твёрдые осадки после очистки — возвели цех для их сушки и сжигания. А самым сильным доводом дирекция предприятия считала такой: «Вредные вещества в стоках комбината не превышают допустимых норм!» Но здравых людей стало трудно провести филькиной грамотой с названием «предельно допустимые концентрации». Все знали, что при ведомственном контроле эти «предельно допустимые» нормы могут заказываться, исходя из возможностей комбината; а в случае если они окажутся превышены, то в лабораторных отчётах их можно сфальсифицировать, когда и производственники, и карманный контроль радеют об одном.

Но главное, по поводу чего скрещивались шпаги, — перепрофилирование, а ещё лучше закрытие БЦБК. Тут охранители «гиганта лесохимии» пускались во все тяжкие. Когда голоса многих выдающихся деятелей науки и культуры составили согласный хор, генералы от индустрии подготовили в недрах своих контор новый «смелый» проект — отвести стоки комбината за горы, в реку Иркут.

О том, что это новая глупость, догадаться было нетрудно. Отвести угрозу от Байкала, зато начать отравление Иркута, а значит, и Ангары, в которую он впадает и на берегах которой живут сотни и сотни тысяч людей? Безумство. Трезвые специалисты выложили и чисто экономические подсчёты. Перекачка стоков потребует дополнительной электроэнергии, увеличит нагрузку на местную ТЭЦ. В результате воздушные выбросы теплоцентрали, по первым подсчётам, возрастут на 20 тысяч тонн. Иными словами, избавляя Байкал от стоков, комбинат увеличит загрязнение воздуха и в конечном итоге опять же… Байкала. К тому же затратить огромные средства на осуществление дорогого проекта — значило дать технократам козырь: о закрытии БЦБК не может быть и речи.

Однако пока здравые люди обосновывали своё «нет», оппоненты действовали. Уже приготовили трубы для отвода стоков, уже начали рубить просеку…

Тогда защитникам Байкала снова пришлось объявлять мобилизацию. В июне 1987 года Распутин выступает в газете «Социалистическая индустрия» со статьёй «Ведомственное соло на сточной трубе», а в ноябре того же года вместе с другими единомышленниками — в газете «Советская Россия» с подборкой материалов «Вокруг трубы». Площади Иркутска гневно зашумели митингами. Тысячи людей подписывали письма протеста против безумного проекта. Его инициаторы вынуждены были отступить. Правительство запретило строительство трубопровода. Пришлось выполнить решение — перепрофилировать (пока перепрофилировать, а не закрыть!) комбинат-отравитель в 1993 году.