– Капитан, – произнес мистер Тинклер, к которому ненадолго вернулся здравый ум, разве что слегка поврежденный, если принять в рассуждение его дальнейшую непочтительность. – Капитан, вы же не можете дать нам только это?

– Только что, мистер Тинклер? – спросил капитан и провел ладонью по глазам, стирая дождевую влагу. Темные мешки под глазами говорили о страшной усталости.

– Только эти крохи, – пояснил мистер Тинклер полным разочарования голосом. – Ими же и волнистого попугайчика не накормишь, а у вас тут команда из взрослых мужчин, да еще этот мальчишка Турнепс.

Я мог бы и возразить ему, но промолчал, мысленно добавив слова мистера Тинклера к перечню полученных мной оскорблений и обид.

– Это все, что у нас есть, мистер Тинклер, – вздохнув, ответил капитан. – Или вы хотите получить сегодня побольше, а завтра ничего? И послезавтра тоже? Вы этого от меня ждете?

Услышав такие слова, бывший умалишенный встал, медленно протянул перед собой руки и стиснул кулаки – не для того чтобы наброситься на капитана, но чтобы гневно помахать ими вверх-вниз.

– Завтра будет завтра, – заявил он, как будто в этом кто-нибудь сомневался. – Может, нам не стоит о нем заботиться?

– Стоит, – покачал головой капитан.

– Но я хочу есть! – возопил мистер Тинклер. – Я умираю от голода! Вот, смотрите, – прибавил он и приподнял подол своей рубашки, чтобы показать выпирающие ребра; я мог бы, проведя по ним чайной ложкой, породить гармоничные созвучия. – Кожа да кости!

– Мы все обратились в кожу да кости, сэр! – воскликнул капитан. – И останемся такими, пока не обретем спасение. Это цена, которую мы платим за преступления наших былых товарищей.

– Вы хотели сказать, цена за глупость, которую мы совершили, присоединившись к вам! – провизжал, окончательно разъярившись, мистер Тинклер и обернулся к нам, лицо его было бледным от недуга и багровым от гнева, если вы можете себе такое представить. Впрочем, обернулся он к аудитории неучастливой, ибо никому из нас слушать его болтовню не хотелось. – Что скажете, моряки? – крикнул он. – Мы терпим лишения. Голодаем. А там… – Он повернулся к запертой на замок корзине, которая всегда стояла рядом с капитаном. Ключ от замка висел у мистера Блая на шее. – Там еда! Еда, которой капитан делится, когда и если захочет. А кто дал ему такое право? Почему мы миримся с этим?

Тут уж капитан вскочил со своего места на носу, вмиг оказался рядом с мистером Тинклером и занес для удара руку; в глазах его блеснуло безумие, и я испугался, что кончится все очень плохо.

– Сядьте на место, сэр! – взревел он столь громко, что его, наверное, и мистер Кристиан услышал. – И не смейте говорить со мной так, вам ясно? Хватит с нас и одного бунта! Кто дал мне такое право? – спрашиваете вы. Король, сэр! Его дал король, и только он может отнять.

Мистер Тинклер зажмурился и простоял перед капитаном пять, шесть, семь секунд, – никто не мог сказать, нападет он сейчас на мистера Блая или нет. Я видел, что мистер Фрейер с мистером Эльфинстоуном готовы, если положение станет неприемлемым, броситься капитану на помощь и только повода ждут. Я и сам привстал с банки, намереваясь защитить мистера Блая, но попусту: властного взгляда его хватило, чтобы по лицу Тинклера пробежали, сменяя друг друга, выражения боли, потрясения, голода, безумия, а затем он упал на дно баркаса и зарыдал, точно девица. Капитан еще раз поднял руку – намереваясь коснуться его плеча, так я решил, – но передумал и вернулся на свое место.

– Вы будете есть, когда я скажу! И есть то, что я дам. Вы знаете, я съедаю не больше, чем каждый из вас. Мы выживем, слышите? Мы все это переживем! И вы будете подчиняться мне!

Команда одобрительно забормотала, но, по правде сказать, все мы были даже наполовину не теми, что прежде, и сцены, подобные только что разыгравшейся, не могли примирить нас с однообразием нашего плавания и ужасом нашей новой жизни. Сцена завершилась, и мы вернулись к исполнению наших обязанностей, забыв о ней, хоть и не могли забыть о том, что столь прогневало Роберта Тинклера.

Нас, всех и каждого, включая капитана, терзал голод.

Мне приснилось, что наш маленький баркас совершил невозможное и доплыл до гавани Спитхеда. И кого же я увидел на берегу, едва мы к нему подошли? – подбоченившегося мистера Льюиса с самой его злобной рожей. А ступив на берег, я не получил причитающихся герою приветствий, нет, мистер Льюис увел меня в свое заведение и там примерно покарал на глазах у моих братьев.

Тут я проснулся от собственного крика.

Время, когда кто-то из нас кричал или взвизгивал во сне так громко, что будил остальных, давно миновало; теперь нас мало заботили тревоги и потрясения наших товарищей. Лежа на дне баркаса, чувствуя, как волны поднимают и опускают его, орошая брызгами мое лицо, я гадал – вправду мистер Льюис ждет, когда я вернусь, или успел забыть о моем существовании.

Воспоминания о нашей первой встрече у меня сохранились лишь смутные. Мне было года четыре, от силы пять, жил я чем Бог пошлет, питался объедками, если их находил, и как-то под вечер он шел мимо меня по улице и я протянул к нему руку – вдруг подаст что-нибудь. Он миновал меня, не сказав ни слова, но, сделав несколько шагов, остановился и миг-другой простоял неподвижно. Я смотрел на него, гадая, не передумал ли он, не сунет ли руку в карман, не по даст ли мне пару фартингов, но он вместо того обернулся, окинул меня взглядом, улыбнулся и подошел ко мне.

– Здравствуй, паренек, – сказал он и присел на корточки, чтобы оказаться вровень со мной, все равно, впрочем, оставшись выше меня.

– Добрый день, сэр, – ответил я со всей доступной мне учтивостью.

– Вид у тебя голодный, – сказал он. – Тебя что же, мама не кормит?

– У меня нет мамы, сэр, – безрадостно сообщил я и понурился.

– Нет мамы? И папы, наверное, тоже?

– И папы нет, – признал я.

– Грустная история. – Он покачал головой и пригладил свои бакенбарды. – Ужасно грустная для столь юного существа. Где же ты ютишься ночами?

– Где получится, сэр, – ответил я. – Если бы вы подарили мне фартинг, я смог бы устроиться этой ночью получше, чем прошлой, которую провел, чтобы не замерзнуть, в обнимку с вонючим псом.

– Да, должен сказать, от тебя и сейчас еще псиной разит, – сообщил он, однако не отступил от меня с отвращением. – Давай-ка посмотрим, что у меня тут найдется, – пробормотал он, роясь по карманам. – Фартингов нет, но, может быть, тебя устроят два пенни?

Я только глаза вытаращил. Два пенни – это же восемь фартингов; как ни был я мал и невежествен, но деньги считать умел.

– Спасибо, сэр, – торопливо сказал я – а ну как он передумает, – принимая монеты. – Премного вам благодарен.

– Пожалуйста, мальчик, – ответил он, и усмехнулся, и провел пальцем по моей руке, но меня это ничуть не насторожило, потому что я неожиданно разбогател и уже прикидывал, как потрачу мое состояние. – Имя-то у тебя есть?

– Есть, сэр, – заверил я.

– И какое же?

– Джон, – сказал я.

– Джон… а дальше?

– Джон Джейкоб Тернстайл.

Он покивал, улыбаясь.

– Мальчик ты миловидный, верно? – сказал он, но поскольку на вопрос это не походило, то отвечать я не стал. – Тебе известно, кто я, Джон Джейкоб Тернстайл?

– Нет, сэр, – признался я.

– Мое имя – Льюис, – сказал он. – Для тебя – мистер Льюис. Я управляю… как бы это выразиться?.. заведением для мальчиков наподобие тебя. Местом, где бездомный может получить кров над головой, голодный – пищу, усталый – постель. Там много ребят одних с тобой лет. Разумеется, это достойное заведение, христианское.

– Наверное, там хорошо, сэр, – сказал я, пытаясь представить себе, что это такое – иметь каждый день еду и постель, а не подбирать объедки и не ночевать в зловонных проулках.

– Там очень хорошо, Джон Джейкоб Тернстайл, – сказал он, вставая, и мне пришлось вытянуть шею, чтобы смотреть ему в лицо, которого я, впрочем, не видел – солнце било в глаза. – Очень хорошо, уверяю тебя. Возможно, тебе захочется как-нибудь заглянуть туда?