Несмотря на то что по окончании нашего плавания к Отэити и в первые проведенные на острове недели отношения между двумя мужчинами, казалось, изрядно улучшились, кончилось все тем, что капитан Блай и мистер Фрейер поругались еще раз. Признаюсь, в их споре я был на стороне штурмана, ибо с ним несправедливо обошлись и капитан, и команда, винившая его за проигрыш в этом споре.

Все началось, как это часто бывает, с пустяка столь незначительного, что он мог не иметь и вовсе никаких последствий, если бы не привел кое к чему еще, а это кое-что не привело к чему-то другому, а другое, в свой черед, не привело к ссоре. Начало же всему положила сущая ерунда – у капитана приключился понос.

Не было в команде «Баунти» ни мужчины, ни мальчика, которые, попав на остров, не объедались бы и не опивались в мере куда как большей, чем на борту корабля, и хоть это пошло на пользу нашей коже и волосам, а те, кого в плавании поразила цинга, скоро и думать о ней забыли – болезнь эту просто-напросто смел целый шквал витаминов, содержащихся в ничем не ограниченном запасе свежих фруктов и овощей, коими изобиловал остров, – были среди нас и такие, кто перестарался, поедая их, и занемог. Одним из них оказался капитан, сильно пристрастившийся к плодам папайи и как-то раз употребивший их столько, что они сотворили с его пищеварительной системой нечто ужасное, принудив его то и дело рысью бегать в сортир.

Принеся ему тем утром завтрак и увидев его бледность, темные мешки под глазами и капли пота на лбу, я понял: что-то неладно, однако голова у меня была до того занята моей новой любовью, Кайкалой, что о состоянии капитана я и думать не стал.

– С добрым утром, капитан, ваше святейшество, сэр, – радостно выпалил я. – И с хорошим, ясным утром, будьте уверены.

– Боже милостивый, Тернстайл, не знай я тебя лучше, так принял бы за ирландца, – сказал капитан раздраженно. Меня это нарекание не задело. Поклеп насчет того, что я изображаю ирландца, был одним из обвинений, предъявленных мне, тогда еще склизкому головастику, тем самым ослом, королем Нептуном. – Твой слог с каждым днем становится все более заковыристым.

– О нет, капитан, – торопливо ответил я и покачал головой. – Вы ошибаетесь. Не стану спорить, я знал в Портсмуте нескольких ирландцев, людьми они были сомнительными и выражались слишком уж замысловато, особенно когда выпьют, а выпивали они часто, и потому я их чурался.

– Да, да, – отозвался он так, словно я ему бог весть как досаждал, и принялся, кривясь от брезгливости, ковырять вилкой в том, что лежало на принесенной мной тарелке. Он явно был не в настроении слушать мою болтовню. – Святые небеса, Тернстайл, тебе даже в голову не пришло принести мне свежей воды.

Я подумал, что он, похоже на то, помешался, потому как на краю стола, рядом с хлебом и фруктами, стоял кувшин с водой, которую я минут десять назад сам набрал из ручья.

– Да вот же она, капитан, – сказал я, чуть придвигая к нему кувшин. – Налить вам чашку?

– Я не младенец, – отрывисто ответил он, не без удивления глядя на воду, – ведь и вправду же странно было, как это капитан ее не заметил. – Думаю, я способен кормиться и без твоей помощи.

– Как скажете, сэр, – ответил я и начал собирать вещи, небрежно разбросанные им по земле прошлой ночью, как оно принято у джентльменов, знающих, что всегда найдется слуга, который придет и устранит учиненный ими беспорядок. Их этому матери учат. Прибираясь, я помалкивал, мне хватило ума понять, что капитану не до разговоров. За проведенные нами здесь недели настроение его все ухудшалось, хоть работа у нас и шла полным ходом. Я подозревал, что его приводит в уныние резкая смена образа нашей жизни. Сама природа нового была такова, что в иные дни капитан вообще ни одного из своих офицеров не видел, команда же не собиралась вся вместе с вечера, после которого мы заметили землю. Капитан сознавал, что физическая сторона жизни на Отэити пришлась всем его морякам по душе, что они легко и свободно сходятся с новыми знакомцами.

Для капитана поставили отдельную хижину, вернее сказать, палатку – в тени прибрежных деревьев, но достаточно далеко от воды, что избавляло его от тревог насчет намокшей постели. Моряки в большинстве своем спали в гамаках и на пляже. Разумеется, многие уже нашли себе по женщине, чтобы проводить с ней ночи. Или по две женщины. Или, как мистер Холл, по четыре, да еще и мальчика в придачу, однако это уже другая история, – он мог, вернувшись в Англию, обсуждать ее с миссис Холл, но для этих страниц она не годится. Мне только еще предстояло познать женскую ласку, и я старался что было сил не тратить слишком много времени на пылкие помыслы о ней. Да, так вот палатка капитана была особенно удобна. В ней имелся стол, на котором лежали карты, судовой журнал и ежедневные рапорты касательно хлебных деревьев, капитан проводил за ним немало времени, заполняя журнал и сочиняя письма к сэру Джозефу, в которых рассказывал о ходе работ, хотя как он собирался отправить их адресату, я не знал.

– Фрукты нынче утром не очень хороши, – сообщил после недолгой паузы капитан, удивив меня, поскольку я успел стибрить парочку-другую и нашел их на редкость вкусными. Сладкими и сочными, мне такие нравились.

– Правда, сэр? – спросил я и собрался добавить еще несколько слов, может быть, даже поспорить с ним, но тут он удивил меня еще пуще, выругавшись, вскочив с койки и бросившись ко мне на скорости, какой никогда еще в моем присутствии не развивал. На миг я решил, что это изъяны фруктов взбесили его и теперь капитан намеревается сбить меня с ног и снести мою голову с плеч, но и опомниться не успел, как он шеметом пронесся мимо меня к уборной, где и облегчился – быстро, но продолжительно и на громкий, чрезвычайно неприятный манер. Я прикинул, не уйти ли мне, однако по утрам капитан обычно отдавал распоряжения касательно того, что я должен сделать в течение дня, и мне было ясно: при нынешнем его настроении я, смывшись без всякого разрешения, наживу неприятности.

Когда он наконец выбрался наружу, то пошатывался, лицо его покрывал пот, тяжелые мешки под глазами еще потяжелели и потемнели.

– Вы хорошо себя чувствуете, сэр? – спросил я.

– Да, да, – огрызнулся он и, оттолкнув меня, опустился на койку. – Все, я съел достаточно. Больше не хочу. И в будущем приноси мне что-нибудь посъедобнее, ладно, мальчик? Мой желудок не принимает отраву.

Я посмотрел на поднос. К еде он едва притронулся, однако говорить об этом я не стал, решив оставить ее на потом, для собственного ленча.

– Ты видел сегодня мистера Кристиана, Тернстайл? – спросил затем капитан. – По-моему, у нас застопорился прирост ежедневного сбора растений, я хочу выяснить причину этого.

– Видел футах в двадцати отсюда, – ответил я. – Когда я шел к вам, он распределял людей по сегодняшним сменам.

– Только сейчас? – сварливо спросил капитан. – Черт побери, мальчик, посмотри на часы!

Он снова поднялся с койки, с трудом, накинул на тело халат, вышел из палатки и ненадолго замер, ослепленный, прикрыл щитком ладони глаза, потом прижал ее ко лбу и двинулся дальше, при этом лицо его искажалось все бо́льшим раздражением. Мистер Кристиан и мистер Фрейер стояли неподалеку, погрузившись в редкий для них беззаботный разговор, который капитан резко прервал, потребовав, чтобы ему объяснили, какого дьявола тут происходит.

– Происходит с чем, сэр? – спросил мистер Кристиан, и, готов признать, ничьи волосы еще не выглядели столь темными, как его – в то утро, под солнцем. Он стоял голый по пояс, и нетрудно было понять, почему женщины острова так увиваются вокруг него; судя по его сложению, сам Спаситель присутствовал при создании мистера Кристиана и чертеж его тела набросал самолично. В лагере поговаривали, что он уже добился своего более чем от дюжины туземок и намерен к следующей пятнице управиться со всей их низкопробной компанией.

– С хлебными деревьями, мистер Кристиан, – гневно ответил капитан. – Пока в питомник доставлено меньше двух сотен побегов, а между тем в расписании работ ясно сказано, что ко вчерашнему дню нам надлежало собрать триста пятьдесят. Как же при таких темпах работы все они успеют подрасти до погрузки на судно?