Я вскочил и сказал, постаравшись, чтобы голос мой звучал спокойно:

– Я уезжаю из Портсмута. И собираюсь…

– Никуда ты не уезжаешь, – прервал он меня и тоже встал и вцепился в мою руку. – Ты идешь со мной.

Рука его сжала мою, точно клещами, я вскрикнул, и, поскольку хватки он не ослабил, мне оставалось лишь вонзить каблук ему в ногу, что я и сделал, после чего вырвался, отпрыгнул от него и побежал.

– От меня не сбежишь, мальчишка, – с хохотом прокричал он мне вслед. – Портсмут принадлежит мне со всеми его потрохами. Ты еще не понял этого?

Я бежал, пока его смех не затих вдали, и, оказавшись на незнакомой улице, – а может быть, изменившейся с тех пор, как я побывал на ней в последний раз, – остановился, задыхаясь. Не знаю, в чем было дело – в привычности окружения, в сознании того, каким жестоким может быть мистер Льюис, в рабской зависимости от него, которую я ощущал почти всю мою жизнь, – но только я обнаружил, что, несмотря на все случившееся, ноги сами несут меня к его заведению, и на миг я поверил, что только там жить и смогу, что оно – мой, за неимением лучшего названия, дом.

И тут я налетел на выходящего из участка полицейского.

– Ты бы глядел, куда прешь, паренек, – грубо, но добродушно произнес тот. Я извинился, а он, присмотревшись ко мне, спросил: – У тебя все путем? По виду, так ты чем-то шибко расстроен.

Я ответил:

– Так и есть. Я попал в беду.

– К полицейскому участку ты попал. Случайно или намеренно?

Я не знал, что ответить, но понял, что должен сделать. Возможно, спасаться мне было поздно, возможно, душа моя погибла навеки, но существовали другие мальчишки – вроде того, белобрысого, увиденного мной у лавки галантерейщика. Вот им я помочь мог.

– Вы позволите мне войти туда, сэр? – спросил я. Уверенность снова возвращалась ко мне, ибо я знал, что путь у меня только один. – Я хочу сообщить о преступлении.

– Тогда иди за мной, паренек, – сказал он и повернулся к двери.

Так я и сделал. Вошел за ним внутрь, сел и рассказал ему все, и рассказ мой затянулся до самого вечера. Я не утаил ничего, несмотря на стыд, который испытывал, несмотря на то, что читал в его взгляде. Рассказал всю правду о том, кем я был и что делал, а когда закончил, он посмотрел на другого полицейского, который тоже слушал меня, и покачал головой.

– Ты молодец, что пришел к нам, – произнес он. – Ничего другого сказать тебе не могу. А теперь, с твоего разрешения, нам стоит, я полагаю, навестить этого вашего мистера Льюиса, не правда ли?

В тот вечер я наблюдал, стоя в конце улицы, как полицейские вламываются в заведение мистера Льюиса, выводят оттуда и сажают в кареты мужчин, забирают мальчиков. Продолжалось это более получаса, вся улица пребывала в смятении, жители высыпали с горящими факелами из домов, посмотреть, что там за шум. Судя по лицам мальчиков, дом мистера Льюиса они покидали без сожалений; одного-двух из самых маленьких я узнал, хотя, когда жил там, они были еще и меньше. Я не ведал, куда отправят их полицейские, но не сомневался, что житься там им будет лучше, чем у мистера Льюиса.

Всех взрослых, какие нашлись в доме, арестовали. Правда, одного человека среди них не было – самого мистера Льюиса. Полицейские обошли окрестные дома, спрашивая у соседей, не видели ль те его, никто в этом не признался, и вскоре полиция, заколотив дверь дома досками, уехала.

Несколько часов спустя, уже около полуночи, я покинул комнату, в которой остановился, и зашагал в гавань – посмотреть на корабли, стоящие на якоре в Спитхеде. Наблюдая за суетой на палубах, я гадал, куда бы они могли отправляться, с какими командами, по каким делам. С удивлением я ощутил странную тоску по морю и наконец-то понял, что чувствовал наш капитан, когда мы стояли на Отэити, а он с томлением в сердце смотрел на «Баунти». Ощущение было сильное, оно потрясло меня, не желало исчезать, и я не знал, что мне с ним делать.

Я направился назад, к моей постели, по улице, которая в этот поздний час на редкость изобиловала каретами; разъезжающиеся из клубов джентльмены явно любили быструю езду, пару раз я едва не попал под копыта их лошадей – тут бы мне после стольких-то приключений и пришел жестокий конец.

– Тернстайл.

Услышав свое имя, я резко обернулся и увидел мистера Льюиса, увидел злобу в его глазах и испугано выдохнул:

– Вы.

– Да, я, – сказал он, приблизившись. – Ты небось думал, что больше не увидишь меня, а?

– Нет, сэр, – воскликнул я, отступая.

– Сначала ты сбежал, мальчишка, хоть и принадлежал мне. А затем вернулся, чтобы натравить на меня ярыг, так? Погубить мое дело, да? Отнять моих мальчиков?

– Они не ваши, – ответил я, ко мне вдруг вернулась смелость. – Они не принадлежат никому.

– Они принадлежат мне точно так же, как и ты. – В голосе его звучала ненависть, подобной которой я еще не слышал. – Ты не более чем вор, Джон Джейкоб Тернстайл, и будешь за это наказан.

Он быстро огляделся – улица уже успела опустеть – и вытащил из-под куртки длинный нож.

– Мистер Льюис, – умоляюще начал я, однако он уже сделал выпад, от которого мне едва удалось увернуться. – Мистер Льюис, пожалуйста!

– Это твоя последняя ночь на земле, – прорычал он, заходя сбоку, так что мне пришлось повернуться лицом к улице, и мистер Льюис отрезал меня от нее. – А это твое последнее мгновение.

Он занес нож, я же, понимая, что через секунду-другую тот вонзится в мое тело, прыгнул вперед, взяв его врасплох и заставив отскочить на мостовую.

– Что за… – начал он.

Это были его последние слова.

Мог ли я предостеречь его? Или хотел, чтобы так все и случилось? Не знаю. Карета вылетела из-за угла и сбила мистера Льюиса с ног, прежде чем он понял, что произошло; наверное, он пережил мгновение ужаса, им все и закончилось. Я в страхе смотрел, как карета, проехав немного, останавливается, потом услышал крик кучера, а когда он подбежал к лежащему на мостовой изломанному телу и принялся бессмысленно ощупывать его в поисках признаков жизни, укрылся в тени.

Кучер умчался на поиски полицейского, а я направился к дому.

Эта история закончилась.

Только в конце октября тринадцать выживших моряков с баркаса «Баунти» были призваны адмиралом Баррингтоном для дачи показаний на военном суде над капитаном Вильямом Блаем, обвиненным в потере фрегата Его Величества «Баунти».

Услышав, что свидетельствовать придется и мне, я сильно испугался, поскольку считал обвинение против капитана несправедливым, однако офицеры Адмиралтейства успокоили меня, заверив, что такова обычная метода разрешения подобных вопросов. К тому же и разногласия между капитаном и мистером Фрейером были, по всему судя, улажены, поскольку во время слушания дела каждый поддерживал другого и показания их в противоречие не вступали.

Когда меня, как и прочих выживших, вызвали на свидетельское место, я разнервничался, боясь угодить в судейскую ловушку и ляпнуть нечто такое, чего я вовсе не думаю. К счастью, меня, похоже, не считали персоной значительной, и на свидетельском месте я провел не более получаса. Совещались судьи совсем недолго, капитан был оправдан и вышел из зала суда героем.

После нашего возвращения история бунта на «Баунти» оказалась в центре внимания английской публики и, по крайности в те дни, капитана Блая превозносили за то, что он сумел привести наше крошечное суденышко к спасению. Сам король похвалил его, и мистер Блай смог наконец получить чин, который перед началом наших приключений ему пожалован не был, – он стал капитаном и по званию, что открыло перед ним путь наверх.

В том же году фрегат «Пандора» под командованием капитана Эдварда Эдвардса был отправлен на Отэити, дабы отыскать бунтовщиков, а спустя некоторое время я с удивлением прочел в газете имена тех, кого удалось поймать: скрипача Майкла Берна, помощника боцмана Джеймса Моррисона, подмастерьев плотника Чарлза Нормана и Томаса Макинтоша, палубных матросов Томаса Эллисона, Джона Миллуорда, Ричарда Скиннера, Джона Самнера и Томаса Беркетта, мичмана Джорджа Стюарта, младшего кока Вильяма Маспратта, оружейника Джозефа Коулмэна и бондаря Генри Хилбранта.