— Сергей, а ты не хотел бы поехать со мной в Испанию? — обратился ко мне Майк.

— Хотел бы, Майк, — ответил я, не отрываясь от чтения книги.

— Мы могли бы скооперироваться. С моей стороны; автомобиль и доставка на конкретное место, где нам предоставят ночлег на первое время, и, возможно, помогут найти работу. А с твоей стороны — деньги. Думаю, триста фунтов нам бы хватило. Ну, максимум — пятьсот, — рассуждал Майк.

От меня ожидали ответа. Я молчал, продолжая читать книгу.

— Сергей! Что ты думаешь о нашей совместной поездке в Испанию?

— Что я думаю? — отложил я книгу. — У нашей кооперации немало препятствий, которые трудно преодолеть, — начал я.

Майк с надеждой ожидал продолжения моего ответа.

— Майк, ты освобождаешься в марте 2002 года. А я — в начале ноября 2001 года. А возможно, меня и раньше вышлют отсюда. Если бы я, освободившись, пусть на четыре месяца раньше тебя, мог оставаться в Англии, тогда мы могли бы встретиться и вернуться к твоему плану. Но проблема в том, что когда тебя освободят, меня, вероятно, уже не будет в Англии. И въезд сюда для меня будет закрыт. К сожалению, у нас с тобой не складывается во времени и пространстве. И мы не в силах изменить эти обстоятельства.

— Пожалуй, ты прав, Сергей, — признал Майк. — Но на всякий случай, я оставлю тебе свой телефон. Может нам удастся связаться на свободе, и тогда… Кто знает…

Майк написал на клочке бумаги телефонный номер и вручил мне.

— Пожалуйста, сохрани мой номер, — вполне серьёзно советовал мне Майк.

— Обязательно сохраню. И обещаю отправить тебе сообщение. Это можно сделать даже из Украины, — честно обещал я.

Это был номер мобильного телефона. Скорее всего, когда Майк освободится, этот номер уже будет утрачен. На этом всё и закончится.

— Спасибо, Сергей. Я думаю, что у нас должно получиться что-то положительное.

— Я тебе тоже оставлю свои координаты для связи, — ответил я взаимностью, тронутый его наивным оптимизмом.

Я выписал ему свой электронный адрес и украинские почтовые координаты.

Однажды, надзиратель открыл нашу камеру, чтобы выпустить нас пообщаться с другими себе подобными. Но он не ушёл, оставив камеру открытой, а заглянул и сообщил;

— Мистер Иванов, к тебе гость! — пробубнил он, и скрылся за дверью.

Майк вопросительно взглянул на меня. Я лишь пожал плечами. После того, как меня сводили к индусу-психиатру, надзиратели присматривали за мной. Постоянно, по-приятельски спрашивали, как я поживаю? Майк это замечал, но вопросов не задавал.

Я вышел из камеры. У двери стоял странный пожилой мужик, небольшого роста, с большой, чёрной с проседь бородой, в очках с толстыми линзами. На его животе лежал пластиковый бэйджик с фото, именем и тюремной эмблемой. Это говорило о том, что он служащий этого или какого-то иного государственного, или общественного заведения.

Он внимательно и приветливо взглянул на меня. Я соображал, кто это может быть?

— Сергей? — обратился он ко мне.

— Так точно! — ответил я.

— Я тоже Сергей, — отозвался он.

— Понял! Отец Сергий?

— Верно. Отец Джон сообщил мне о тебе. Как ты здесь? — приступил он к знакомству.

— Ничего. Живой. С божьей помощью, — отвечал я, соображая, насколько можно доверять незнакомому, хотя, и приветливому, отцу Сергею?

— Могу ли я чем-то помочь тебе? — прервал он возникшую паузу.

— Помочь мне? — призадумался я.

— Литовские ребята просили меня выручать их с куревом, хотя, таковое запрещено правилами. Да позвонить их семьям. Может и ты, хочешь, чтобы я позвонил кому-то из близких, что-то передал? Ты семейный? — продолжал он отеческим тоном.

— Холост, — коротко ответил я.

— Может родителям что-то сообщить?

— Я в письме уже всё сообщил матери. Разве что, сообщить ей, чтобы не писала на тот адрес, известить о моём перемещении в другое место, и что я буду дома, вероятно, в ноябре…

— Хорошо. Я думаю, лучше позвонить ей. Так ей будет спокойней, — поддержал отец Сергий. — Дашь мне её телефон, и я сегодня же свяжусь с ней.

— Вы работаете здесь, как и отец Джон? — поинтересовался я его статусом.

— Нет, здесь я на общественных условиях. Так как русские православные здесь не часто и лишь единично бывают, то регулярной службы здесь нет. Но меня приглашают, когда надо кого-то проведать.

— У вас есть приход в этой местности?

— Когда-то было нечто подобное. Но теперь и тех людей нет. Иногда меня приглашают преподавать в колледж, в Брайтоне. Я живу здесь в Льюисе. А работаю в основном Лондоне на БиБиСи, русская служба.

— Сева Новгородцев ещё работает там?

— Да, он по-прежнему там работает. Только мы с ним в разных отделах. Я — в религиозной программе, а он — в музыкальной. Сева Новгородцев — это его рабочий псевдоним. Давай-ка, лучше о тебе поговорим, — сменил он тему.

— А что вас интересует?

— Скажи-ка мне, как твоё настроение? А то администрация тюрьмы считает тебя проблематичным…

— Проблематичным?! — удивился я. Потому, что я русский?

— Нет. У них, самоубийства среди заключённых — это серьёзная проблема, поэтому, они реагируют на любые признаки иногда с излишней подозрительностью. Я то, вижу, что ты в порядке…

— Вот и передайте им! Напомните им, что я подал заявку на посещение школы и заполнил анкету для оформления временного документа для выезда. Не знаю, чем я похож на потенциального самоубийцу?

— Сергей, ты верующий человек?

— Я верю, что существуют некие высшие силы и всё, каким-то образом, взаимно связанно. Во всяком случае, я не религиозный фанатик, поклоняющийся сочинённым кем-то догмам…

— То есть, ты не считаешь себя православным христианином?

— Я воспитывался в условиях официального атеистического материализма и домашнего примера моей бабушки, которая искренне, слепо веровала в Христа. Мне же, больше по душе язычество, которое было жестоко искоренено христианскими активистами. По сути своей, я не коллективный тип, мне комфортней быть одному, самим собой и со своим уставом. Когда я чувствую потребность, я молюсь сам, как могу. Но в данных условиях, можете воспринимать меня, как своего собрата — русского православного, попавшего в плен к англосаксам протестантам. Честно говоря, я рассматриваю христианство, как некий вредный вирус, запущенный иудеями и насильно навязанный человечеству, с целью облегчения управления людьми и поддержания института рабства. Обратите внимание, как живёт народ в православных странах. Их гнобят и свои и пришлые, а они молятся и терпят, подставляя щёки! Там крепко прижился этот вирус-вера, суть которого в пропаганде покорности, смирении и холуйского терпения. Всякая власть — от бога? А у власти, и в России и Украине — сплошь ворьё, и если присмотреться, большей частью — иудеи. Хороша вера!

— Тяжёлый случай, — вздохнул батюшка. Но я тебя понимаю, сын мой. Кстати, те двое литовских ребят — католики, но они очень рады твоему появлению. Парни восприняли тебя, как некую поддержку и облегчение.

— Нас объединяет лишь русский язык, как средство межнационального общения и статус иностранных заключённых, — уточнил я.

— Надеюсь, ты не исключаешь добрые человеческие отношения, взаимопонимание и взаимопомощь? Ребята очень тепло о тебе отзывались.

— Спасибо. Не все так воспринимают меня. Её Величество не отметила моих положительных качеств. Решила, что моё место здесь.

— Хорошо, Сергей. Я вижу, ты в порядке, если способен шутить. Дай мне телефон твоей матушки, я сегодня же позвоню ей и успокою её. Может надо что-то конкретно сообщить ей? Не нуждаешься ли ты в сигаретах или ещё в чём-то? Может тебя что-то беспокоит; алкогольная, наркотическая зависимость, какие-либо искушения.

— Спасибо, ничего пока не надо. Если возможно, оставьте свой телефон, на всякий случай. Я бы чувствовал себя уверенней, имея связь с кем-то на свободе. А то все земляки как-то вдруг сникли.

Мы обменялись телефонами.

— Ты выглядишь довольно уверенно. Я спокоен за тебя, сын мой. Но вдруг, захочешь поговорить со мной, звони в любое время. Если меня не будет дома, оставляй сообщение на автоответчик.