— Ватагин, говорю тебе, это разбойники! Вон того, плешивого, видишь? У него при обыске нашли уйму всякого добра. Грабил народ! Ворюга!

Арестантские помещения были забиты задержанными офицерами. В такой момент очень трудно судить, кто, какое и за что заслуживает наказание.

Вот почему мы создали военно-следственную комиссию. В состав комиссии, которой руководил Димитр Георгиев — старый пловдивский коммунист и известный адвокат, — вошел и я. В распоряжение комиссии предоставили моторизованную группу партизан под командованием Голубя.

Мы обошли все казармы в городе и повсюду быстро навели порядок. Заседали на местах, уточняли, кого и за что надо судить, а невиновных тут же освобождали.

Однажды нам сообщили, что на аэродроме в Граф-Игнатиево, всего лишь в нескольких километрах севернее Пловдива, тайно готовится заговор против власти Отечественного фронта. Командование этого авиационного полка активно преследовало партизан, а сам аэродром превратился в полицейский участок. Еще в 1943 году летчики арестовали многих наших товарищей и некоторых из них расстреляли без суда и следствия. Среди расстрелянных оказался мой друг и земляк Радко Попов. И вот когда мне предстояло принять участие в расследовании положения в Граф-Игнатиево, у меня перед глазами неотступно стоял Радко, мой дорогой, незабываемый Радко.

Я взял с собой моторизованную группу под командованием Голубя, и мы отправились в Граф-Игнатиево.

Выдался теплый сентябрьский день. Пловдив все еще бурлил. Мы проехали весь квартал Каршиак и через полчаса прибыли на аэродром.

На взлетных площадках у нескольких самолетов прогревались моторы, а офицеры и солдаты бесцельно слонялись по всему аэродрому.

— Вот уже сколько времени мы вас ждем, товарищи, — заявили они. — Ведь здесь пока еще не ступала нога ни одного из представителей новой власти. Все приспособились к обстановке и стали выдавать себя за коммунистов.

Товарищи из соседних сел, очевидно, не решались показываться на аэродроме, да и люди из полка тоже боялись появляться в селах.

Я приказал, чтобы все собрались в клубе. Трубач сыграл сбор. В скором времени весь зал был набит до отказа. Во дворе в полной боевой готовности остались лишь люди Голубя.

Собрание продолжалось более часа.

— Товарищи солдаты, господа офицеры, — начал я. — Над порабощенной Болгарией взошло солнце свободы. Прежней преступной власти Кобургов, убийц и шарлатанов, уже не существует.

— Ура-а! — закричали солдаты. — Да здравствует правительство Отечественного фронта! Смерть врагам народа!

— Да, справедливое возмездие, смерть ждет врагов! — подтвердил я спокойно. — Их будет судить народный суд, но вместе с ними он будет судить и тех офицеров, которые стреляли в патриотов. Здесь, на этом аэродроме, погиб мой верный друг и преданный сын Болгарии Радко Попов. Убийцы его находятся здесь, среди вас.

И тут началось что-то невообразимое.

Мы арестовали нескольких человек и назначили новое командование. Солдаты проводили нас торжественно, с почестями.

Было заменено командование и во всех частях Пловдивского гарнизона. Только в штабе армии нам никак не удавалось навести порядок. Командование армии отправлялось на фронт. В городе оставался лишь штаб второй дивизии во главе с полковником Стоевым. Вот они и занялись мобилизацией фашистских элементов, одевали их в военную форму и никуда не выпускали, пытаясь всех постепенно переправить на фронт, чтобы дать им возможность избежать возмездия народа.

Ни один партизан еще не переступил порог штаба. Первым в этом осином гнезде появились Димитр Георгиев, Голубь и я.

В помещении оказалось много офицеров. Они с весьма озабоченным видом входили и выходили, и все куда-то торопились. Одни из них уже надели фронтовую форму, а другие еще оставались в своей офицерской форме мирного времени.

— Митя, пошли прямо в кабинет полковника Стоева. Начнем оттуда, а потом посмотрим.

Димитр Георгиев, весьма интересный и на редкость культурный человек, пользовался в городе большой известностью и как оратор, и как постоянный защитник наших товарищей во время фашистских судебных процессов. Ему и самому доводилось сидеть во многих тюрьмах и концентрационных лагерях.

Мы вошли через главный вход. Часовой улыбнулся нам, откозырял, но не сказал ни слова. Мы проследовали по длинному коридору. Несколько офицеров рассматривали нас с явным недоумением.

— А это что еще за птицы? — спросил один из них.

— Партизаны! — отрезал я. — А вы, господа, кто такие? Ну-ка подойдите ближе!

Те засуетились.

— Подойдите ближе! Приказываю вам! — И я наставил на них пистолет.

Офицеры растерялись. Они явно не знали, что же им делать.

— Но, господа, мы же офицеры!

— Вижу! — Димитр тоже вынул пистолет. — Где здесь кабинет командира дивизии полковника Стоева?

Один из офицеров прищелкнул шпорами:

— Прошу за мной, господа!

Он торопливо пошел впереди и раскрыл перед нами дверь.

Мы очутились в комнате адъютанта. Молодой вылощенный офицер звякнул шпорами и предложил нам сесть.

— Скажите, здесь полковник Стоев? — строго спросил Димитр.

— Так точно, господа! А кто вы такие? Как доложить о вас?

— Оставайся на своем месте! — предупредили мы его и ворвались в кабинет командира дивизии. Там за столом сидел высокий мужчина лет пятидесяти, с зализанными волосами, увешанный орденами и аксельбантами. Он смотрел на нас с недоумением. Не дав ему сказать ни слова, мы направили на него пистолеты. Побледнев, полковник поднял руки вверх и пролепетал:

— Да как же так, господа, да я…

— С вашей властью покончено, полковник Стоев! Отныне вы уже не командир дивизии. Вы арестованы!

— Но, господа, я за новую власть, я ее не отвергаю!

— Нельзя же служить двум богам, господин полковник, — прервал его Димитр. — Комиссия все обсудит и решит. Перед вами члены военно-следственной комиссии. Но я еще хочу напомнить о том, что нам известны действия вашей дивизии в Среднегорье. Вам придется отвечать за сотни партизанских смертей, за тысячи черных траурных платков, господин полковник. Стойте смирно перед народными представителями!

Полковник Стоев вытянулся в струнку. Казалось, даже аксельбанты на нем потеряли весь свой блеск. Он попытался взять свою фуражку, но я его остановил:

— Обойдетесь и без нее, господин полковник. Перед народным судом все равно придется снять шапку. Прошу сдать оружие! Возьмите у него! — дал я знак Голубю.

Ребята Голубя взяли под стражу командира второй дивизии, именно той дивизии, которая проводила блокаду Среднегорья осенью 1943 года.

На следующий день часть штаба второй оперативной зоны перешла в помещение штаба армии.

Революция продолжалась.

Эх, время, время! Неповторимое время нашей огневой молодости!

Хотя я и знал, что мне нелегко будет перенести встречу с матерью погибшего партизана Бойчо, смерть которого в расцвете молодости была трагична, но все же какая-то неведомая сила все время тянула меня зайти в его дом. И однажды я очутился у калитка его дома.

— Тетя Аврамица!

Матери погибших партизан всегда начеку, всегда чего-то ждут.

Тетя Аврамица, маленькая женщина, сломленная горем, повязанная черным платком, делавшая что-то во дворе, сразу же обернулась ко мне. Она впилась глазами в мое лицо и словно оцепенела. Немного погодя она подошла к виноградной лозе, оторвала спелую гроздь и протянула ее мне своей жилистой материнской рукой, которой когда-то гладила волосы Бойчо. Поверх платья она повязала передник, как в тот страшный день, когда она несла в нем отрезанную голову сына.

Она продолжала неотрывно, сквозь слезы, смотреть на меня глазами, которые, казалось, никогда не высыхали.

— Ну иди сюда, садись рядом, — сказала она и обняла меня. — Дай я посмотрю на тебя вблизи. Когда приходит ко мне в гости друг Бойчо, мне все кажется, что вот-вот появится и он, мой ненаглядный, что ушел от меня таким молодым.