Гынчо имел полное право отомстить за Любчо. И мы его едва удерживали.

— Подожди, Гынчо, в данный момент он нам необходим, а потом посмотрим!

Мы допросили лесного сторожа. Выяснили обстановку в селе, где в округе есть войска и жандармерия, и стали уточнять план наших действий. Жандармских частей в селе Долни-Домлен не оказалось. Перепуганный лесной сторож отвечал на вопросы четко. Мы уточнили расположение улиц и мостов через реку, где живет староста, где пьянствуют полицейские. Я все еще храню записную книжку, в которой очень примитивно набросал план села. Этот гад оживился, в его глазах появилась какая-то надежда на спасение. Отвратительный человек! Совершил столько преступлений, обагрил свои руки кровью партизан и все же лелеял надежду на прощение! Мы подмигнули Гынчо в знак того, что он уже может расправиться с ним, а сами отошли в сторону.

Не считаю нужным рассказывать о последних минутах этого подлеца и выродка.

В тот же миг мы услышали хрип. И все! Страшное, но справедливое возмездие.

Возможно, сейчас иные скажут, что мы были тогда чрезмерно жестоки. Но нас затравливали преследованиями, и к нам не проявляли ни капли милосердия. Жгли живыми и расстреливали. Отрубленные головы наших братьев и сестер насаживали на колья и выставляли на площадях. Вот почему мы были беспощадны к врагу, и особенно к предателям.

Гынчо возглавил группу возмездия. Он должен был уничтожить старосту в его же доме, а также одного из наиболее ретивых полицейских. Остальные же разделились на три группы: одна впереди — нечто вроде разведки, а остальным двоим, следовавшим за ними в ста метрах, предстояло ворваться в помещение общины. Овладев селом, мы должны были реквизировать деньги и оружие, сжечь хранящиеся в общине фашистские документы, собрать людей на митинг и отступить без потерь.

У здания общины во дворе собралось несколько чиновников и лесных сторожей. Не успели они прийти в себя, как мы арестовали их и заперли в большой комнате. Один из лесных сторожей попытался сопротивляться, даже прицелился в меня из своего карабина, но получил такой сильный удар, что сразу же очутился на земле рядом с остальными. В это же время Кара одним прыжком оказался возле двух полицейских. Укрывшись за толстым стволом старого тутового дерева, они пытались открыть стрельбу, но Кара подоспел вовремя.

— Бросайте оружие! — скомандовал он, — и идите впереди меня!

Арестованные с побелевшими лицами беспрекословно исполнили приказ партизанского командира.

Из всех нас самым грозным и внушающим страх оказался Спартак. Он стоял посреди двора, его черная борода развевалась на ветру. Он сыпал ругательства направо и налево, и перед ним задержанные покорно поднимали руки вверх.

— Да вы перед кем стоите: перед партизанским судом или перед Христом? — покрикивал он на них. — Вперед, а то перестреляю всех! Ну что вы на меня уставились, идиоты?

Арестованных мы затолкали в отдельную комнату и заставили повернуться лицом к стене. У дверей охранять их поставили маленькую Гену с ее карабином. Мы обшарили все здание общины. Отобрали несколько винтовок и пистолетов. Собрали все реестры, документы, ведомости и подожгли их во дворе, устроив огромный костер.

— Идите сюда, погрейтесь! — позвала нас Гена. — Такой огонь хорошо греет!

Только с сейфом общины нам так и не удалось справиться. Мы долго колотили по нему молотом, ковырялись в замочной скважине отвертками, но тщетно.

В селе то и дело раздавались выстрелы. Гынчо мстил за убитого брата. Немного погодя он прибежал к нам и доложил, что отыскал старосту и уничтожил его вместе о одним из полицейских.

Нам следовало быстро решить, что же делать дальше. Мы не могли созвать митинг, потому что нас было слишком мало.

Однако у общины собралось человек сто. Они молчали и только смотрели на нас глазами, полными восхищения и благодарности.

Нужно было уходить. Наш маленький отряд из девяти человек отправился на запад через реку Стряма. А заплаканные женщины протягивали нам кто хлеб, кто брынзу.

— Возьмите, ведь никто не знает, что вас ждет завтра!

Одна из женщин, одетая в траур, протянула мне большой кусок брынзы и с нежностью погладила мои волосы.

Черный платок закрывал ее лицо, но я все же увидел ее глаза, полные слез.

Страхил — славный командир отряда имени Стефана Караджи — слег. Слег не из-за болезни, а из-за опасной раны. В самом разгаре боя в Староселе вражеская пуля угодила в него как раз тогда, когда он поднимался в атаку на врага.

А Страхил был молод и строен, с красивым юношеским лицом, лучистыми глазами и черными бровями, словно выписанными кистью художника. Он отличался исключительной ловкостью, жизнерадостностью и энергичностью. Как дикий олень, перескакивал со скалы на скалу и, как ветер, проносился по самой невероятной крутизне.

По дороге в Старосел мы шли вместе и, хотя встретились впервые, сразу же почувствовали какую-то тягу друг к другу. Страхил рассказывал мне о своем селе, расположенном в нескольких сотнях метров от холма, по которому мы спускались, о своем детстве, ничем почти не отличавшемся от моего.

— Я вырос в поле, браток, но что может дать крестьянину наша каменистая земля и эта власть, при которой нет ни правды, ни свободы! И я решил отправиться в город, посмотреть, как живет рабочий люд. Но убедился, что и там положение не лучше. Повсюду, как говорил Ботев, «ложь и рабство царят на этой несчастной земле».

Страхил прожил почти шесть месяцев в Софии, где учился на шофера. Там он не только познакомился с жизнью рабочего класса, но и установил связь со многими активными деятелями софийской молодежи.

— Если бы я еще хоть немного задержался в Софии, меня наверняка засадили бы в тюрьму. Правда, вся наша жизнь — тюрьма, но все же совсем иное дело, когда человек на свободе, да еще и в Среднегорье.

Страхил словно предчувствовал, что ему не удастся подышать воздухом родного села, и торопился рассказать мне обо всем, что лежало камнем у него на сердце.

— В армии я служил танкистом и должен признаться, что меня считали хорошим солдатом. Нам, Ватагин, нужны танки. Представляешь себе партизан на танках? Камня на камне не осталось бы тогда от фашизма.

Мы перешли через глубокий овраг, взобрались на крутой перевал и оказались около Старосела, а Страхил все еще продолжал свой рассказ.

…Солнце медленно опускалось за горизонт, но, несмотря на это, стояла необыкновенная духота. За перевалом стало еще хуже: казалось, что земля просто-таки раскалена. Вокруг нас жнецы торопились закончить жатву, чтобы к вечеру спуститься в село и отдохнуть от июльской дневной жары. Впереди шагали Гочо Грозев — представитель Главного штаба НОПА[20], Стоян Попов с пышными усами, придававшими ему внушительный вид, ну просто настоящий Тарас Бульба. А сбоку поспешал за ними мой большой друг Кара. Следом шли колонны партизан. Средна-Гора провожала нас теплым дуновением ветерка и запахом спелой ежевики.

Мы подошли к селу, и боевая операция началась. Эту крупную операцию мы осуществляли силами бригад имени Стефана Караджи и имени Бенковского, но она оказалась неудачной и стоила нам больших потерь. Первой жертвой оказался Страхил.

В сущности, он еще не стал жертвой. Его только ранили, но кровотечение не прекращалось, и следовало торопиться с оказанием ему медицинской помощи. Мы отправились обратно к местности Баррикады — самой красивой части гайдуцкого Среднегорья. Юное лицо Страхила как-то увяло, а глаза потемнели. Что же нам предпринять, как спасти славного командира?

— Давайте сделаем носилки и понесем его, — сказал Гочо Грозев и, посмотрев в ту сторону, откуда раздался выстрел, добавил: — Стреляйте, но не забывайте оставить одну пулю для себя.

Из веток мы сплели носилки и понесли Страхила.

Шли по крутой тропинке молча. Смеркалось. Взошла полная луна и осветила сельские дороги. Горы встретили нас прохладой. Над нами проносились кучевые облака. Ветер шумел в кустах. Мы шли, и рядом с нами шло горе. Природа печалилась вместе с нами.