Эта книга не является подробной летописью боевого пути моего поколения, а представляет собой лишь отдельные фрагменты, которые в той или иной степени отражают ход нашей борьбы. Я не пытался рассказать обо всем, а стремился показать то, что, на мой взгляд, являлось самым главным.

Я стоял на вершине Братан, которая помнила поступь Левского[1], и не мог оторвать глаз от зеленых волн, перекатывавшихся по пологим склонам альпийских лугов Среднегорья и отражавшихся в гладкой поверхности реки Марицы. Воздух чистый, а небо синее-синее и безмятежное. Из оврагов и ущелий веяло покоем и умиротворенностью. Стадо, мирно пасущееся возле Розовца и Зелениково, только усиливало это впечатление.

Ко мне подошел народный артист СССР Николай Дмитриевич Мордвинов. В тот день на этой исторической вершине закладывался фундамент музея-памятника. Я был взволнован, видимо, не меньше меня волновался и Николай Дмитриевич.

— Расскажи мне, дорогой Гено, о партизанской борьбе в этом районе, о вашем народе! — попросил он.

Я показал Николаю Дмитриевичу на буковые деревья, над которыми плавно парил орел.

— Эх, почему орлы не умеют говорить?!

«Я расскажу вам, Николай Дмитриевич, обо всем расскажу. Расскажу о черных платках, которые носят наши матери, о могилах Штокмана, Сутова, Томы, Бойчо, Радко, Миладина, о наших погибших боевых друзьях. Их много, Николай Дмитриевич, и едва ли я смогу рассказать о каждом в отдельности. Каждая пядь болгарской земли обагрена кровью, на каждом холме и каждой возвышенности похоронен солдат. Не перечесть братских могил и черных платков…

Я к тебе возвращаюсь, моя молодость, отшумевшая, как буря, на этих вершинах, на каменистых дорогах вдоль Марицы и на булыжных бульварах Пловдива…»

И я начал свой рассказ о боевом пути нашего партизанского отряда, и воспоминания перенесли меня в далекое детство…

Вой наш дом, вон там, у подножия Средна-Горы, недалеко от маленькой пенистой речушки Гюлдере. Я вижу себя в коротеньких, сшитых из грубого сукна штанишках и в пестрой домотканой рубашке.

Мы жили на краю села, у самой реки. Весной, когда расцветали розы и начинали с шумом вертеться маховые колеса розоварни, речка Гюлдере повсюду разносила чудный аромат роз. Наш дом, утопавший в зелени и розах, первым встречал солнце, которое появлялось большим медным шаром откуда-то из-за холма, прозванного Глубокой могилой.

Мне всегда казалось, что прекраснее и дружнее нашего квартала не было и быть не может. Здесь жили люди бедные, измученные невзгодами, но, несмотря на это, сохранившие веселый нрав.

Дружными росли и мы, мальчишки. Мест для детских игр хватало. Целыми днями мы носились по полям вдоль реки, ловили рыбу или разоряли птичьи гнезда. Когда мы возвращались, весь наш квартал переполнялся криками. Главарем мальчишек был Паун, сын бедняка дяди Евтима. Высокий, тощий, с крупным, всегда улыбающимся лицом, Паун верховодил в играх и проказах. Вот и сейчас вижу, как он собирается в школу и еще со двора кричит:

— Пошли, скоро звонок!

Все мальчишки, как по команде, вылетают пулей из своих домов и собираются перед крыльцом дяди Евтима…

Наша дорога в школу петляла вдоль реки. Мы не смели пройти через центр села, где жили главным образом богачи, такой порядок был установлен еще нашими дедами. Мы очень дорожили старым деревянным зданием начальной школы, где некогда Васил Левский призывал жителей села к борьбе против турецкого ига. Мой дед, один из тех, кто знал Левского, был членом революционного комитета. Я всегда чувствовал себя счастливым оттого, что ношу имя деда и что мой жизненный путь начался здесь, в Брезово. Сколько мыслей, сколько светлых воспоминаний связывает меня с этим зданием, с классной комнатой и нашей ватагой под предводительством Пауна! И всегда, когда я вспоминаю дни своего детства, ощущаю тепло материнских рук.

Мама считалась одной из самых лучших хозяек в селе. Ее род в прошлом был зажиточным. Аккуратная во всем и очень опрятная, мама сгорала со стыда, когда видела нас оборванными и перепачканными в грязи. Когда мама посылала нас в село за покупками, то целый час давала указания, придирчиво осматривала то спереди, то сзади и всегда находила, к чему придраться.

Отца на селе уважали. Он был членом Земледельческого союза, интересовался политикой, часто осведомлял соседей о текущих событиях, читал им только что полученные газеты. Будучи грамотным человеком, отец, однако, отказался отправить меня на учебу в город, несмотря на то, что я считался хорошим учеником. Домашний совет, в котором главную роль играла мама, твердо решил, что мне нет смысла продолжать учебу.

— Ремесленники живут куда лучше, чем ученые! — заявила мама. — Не книга, а игла может прокормить нашего сына!

— Ну-ка собирайся, Генко! — сказал однажды отец. — Завтра отправимся в город. Я нашел хорошего мастера — портного, все уже уладил, будешь обучаться ремеслу. Через несколько лет станешь подмастерьем, а за это время я подсоберу деньжат, и мы откроем для тебя мастерскую. В нашем селе нужен хороший портной.

У мастера Божко из нашего села я уже научился держать в руках иглу, и это-то помогло отцу определить мое будущее. Он и не подозревал, что совсем другой огонь разгорится в моем сердце и совсем иной будет моя судьба.

Рано утром, когда младшие сестренка и братишка еще спали, меня разбудили, чтобы отправиться в путь. Отец готовил повозку, а мама собирала мои пожитки: домотканое одеяло, подушку и еще кое-какую мелочь, а я в это время обежал двор, дом, сад и подошел к повозке. Из моих глаз невольно закапали слезы. Наш пес вертелся возле меня, поджимал хвост и подвывал, как бы сожалея, что я покидаю домашний очаг.

— Будь же осторожным, сынок! — наказывала мама. — Учись и слушай, что скажет мастер. Смотри не связывайся в городе с разными бездельниками. И пиши, как идут твои занятия, сынок!

Отец стегнул лошадей, и повозка затарахтела по узкой улочке.

Тетя Иваница, наша соседка, расплескала перед повозкой воду (такой обычай — чтобы мне повезло в ремесле) и дала на дорогу несколько пригоршней груш и слив.

— До свидания, Брезово! — попрощался я с селом.

— Доброго пути, сынок! — пригорюнилась мама. — Чтобы ты вернулся живым и здоровым и стал большим мастером!

В последний раз я оглянулся назад и мысленно простился с беззаботным детством, школьными друзьями, со всем кварталом, с медным шаром брезовского солнца.

Мы перебрались вброд через Гюлдере и выехали возле Айтепе на центральную дорогу, ведущую в город. Здесь я простился и с высоким холмом, куда каждый год 24 мая мы приходили собирать весенние цветы для солунских братьев[2]. Вспомнился и клуб с библиотекой-читальней и заведующий этим клубом дядя Малин, щедро раздававший нам запрещенные книги и во время наших долгих бесед беспощадно ругавший фашизм; подумал о Георгии Дойнове, первым приобщившим меня к работе в рабочем молодежном союзе.

Отец подстегнул лошадей, и они понеслись рысцой по каменистой дороге…

И сейчас, когда Николай Дмитриевич пожелал услышать повесть о нашем партизанском отряде, я явственно вижу повозку, которая увозила меня в неведомое…

Сегодня торжественный день.

Скоро на этой исторической вершине мы заложим фундамент музея-памятника героям.

Народ уже собрался. По радио сообщили о начале торжества. Солнце, словно лавровый венок, опускалось на вершину Братан. Я видел сотни глаз и дорогие мне лица.