— Вот они, партизаны!

Другой, вероятно начальник, заревел:

— Окружай их!

Мы залегли.

Куда бы я ни посмотрел, повсюду видел фигуры солдат и полицейских.

— Вперед! Слышите, скоты!

«Только попадись мне на мушку, я сразу же заткну твою мерзкую пасть!» — подумал я, сжимая автомат.

— Товарищи, пойдем прямо на прорыв, вон там их меньше всего! — сказал Штокман.

Я ощупал свою раненую руку — простреленное место болело, но не настолько, чтобы мне мешать.

— А ну, давайте, сейчас как раз подходящий момент, пока они не замкнули кольцо окружения. Вперед! — Штокман открыл огонь по перебегающим от куста к кусту полицейским. Мы дали дружный залп, сделали перебежку и залегли. Нам удалось ввести противника в заблуждение. Прячась от пуль, они не заметили нашего передвижения и осыпали градом свинца то место, где мы до этого находились.

— Как только они немного осмелеют и зашевелятся, пойдем на прорыв! — скомандовал Штокман.

Мы ждали молча, готовые тотчас же броситься в атаку. Я наблюдал за участком впереди себя. И вот высунулись из укрытий несколько человек, повертели головой во все стороны, явно пытаясь понять, куда мы делись.

— Огонь! — крикнул Штокман.

Перебегая с места на место и отстреливаясь, мы в одно мгновение оказались лицом к лицу с врагом. И прежде чем он успел опомниться, нам удалось вырваться из кольца окружения. Тогда, несмотря на то что нас было всего четверо, мы могли уже успешно отстреливаться, не опасаясь получить пулю в затылок.

К счастью, с севера надвигались черные тучи. Загремел гром, длинная изломанная молния ударила в скалу. Подул сильный холодный ветер, и полил проливной дождь. Природа как будто хотела помочь нам. Мы предполагали, что полицейские не решатся броситься за нами в погоню. Нужно было воспользоваться благоприятным моментом. И мы пошли, даже не оглядываясь. С неба, свинцового и какого-то зловещего, на нас выливались потоки воды. Земля превратилась в такое месиво, что мы проваливались по щиколотку. Но, не переводя дыхания, мы продвигались вперед…

К вечеру очутились в знакомой калоферской местности — Коритарско. Здесь у калоферцев находились зимние кошары.

— Тут наверняка найдем чего-нибудь поесть, — сказал Йонко.

Мы промокли до нитки. Зашли в первую кошару — пусто. Ни людей, ни продуктов. Никогда Коритарско не выглядело таким нежилым. Мы обошли все кошары, но тщетно.

— Ясно, что ужин нам не придется готовить, так хоть бы отоспаться, — махнул рукой Веселин.

— В этих кошарах мы оставаться не можем! — откликнулся я. — Если враги идут за нами следом, то прежде всего станут искать нас здесь.

Всем нам хотелось передохнуть под крышей, но это оказалось невозможным. Мы спустились на два-три километра вниз по течению реки Аджарской и кое-как устроились под деревьями. Усталость давала знать о себе. Спали как убитые.

Примерно часов в шесть Штокман разбудил меня:

— Ватагин, посмотри туда, на тот холм!

На другом берегу реки, на низких склонах, раскинулись солдатские палатки.

— Лагерь! — только и смог я вымолвить.

Несколько лошадей паслось у какого-то бесформенного возвышения, покрытого брезентом. Я указал на него Штокману:

— Это наверняка пулеметы и минометы!

Йонко и Веселин отправились в разведку. К обеду они вернулись.

— Солдаты из артиллерийского полка. Уже два дня находятся здесь, в лагере. Полицейских и жандармов нет.

Мы решили не рисковать. Когда стемнело, Штокман и Йонко отправились на другую сторону реки искать свободное место, где мы могли бы пройти незамеченными дальше. Вернулись угрюмые.

— Повсюду солдаты. Если только шевельнемся, сразу же нас обнаружат, — объявил Штокман. — Нужно переждать.

— Блокада серьезная, — добавил Йонко, — поэтому-то в Коритарско пустуют кошары.

И вторую ночь мы провели на берегу реки Аджарской. Нас чуть не обнаружили. Все время мимо проходили и суетились солдаты. С занятой нами позиции хорошо просматривались крайние дома в Калофере. До нас доносился жалобный рев запертой в хлевах голодной скотины. Никого из жителей но выпускали из городка. Таи прошло целых пять дней. Выбраться пока не было никакой возможности.

На шестой день небо прояснилось. На западе высилась вершина Кадрафил, залитая оранжевыми лучами солнца, на севере виднелась часть Юмрукчала, а на востоке гордо высилась вершина Мара-Гидик. Но все их красоты мало волновали нас. Мы совсем обессилели.

Штокман с поразительной точностью распределял между нами картошку. Но и она кончалась. О костре мы не смели даже помышлять.

Йонко, самый младший из нас, не выдержал:

— Товарищи, хватит мучиться! Не умирать же нам с голоду! Предлагаю к вечеру двинуться в путь. Если нас заметят, будем драться. И будь что будет!

Мы приняли это предложение единодушно, потому что оно казалось нам наиболее правильным. Голод мучил нас вот уже целую неделю, а если мы совсем лишимся сил, то тогда…

Луна еще не взошла, когда мы отправились в путь по течению реки. Думали зайти в какой-нибудь дом за продуктами и порасспросить местных жителей об обстановке. Не успели миновать кошары в Коритарско, как Веселин остановил нас:

— Товарищи, смотрите, пчелиные ульи!

Мы вскрыли несколько ульев и с жадностью набросились на душистые свежие соты. Сколько продолжалось это пиршество — не знаю. Первым подал голос Штокман:

— Наполните свои рюкзаки!

Я носил с собой бидон из-под керосина и использовал его для этой цели, наполнили мы и кружки, которые всегда имели при себе. Потом положили в рюкзаки еще по две-три рамки.

Мы спустились к реке, чтобы умыться. Вдруг Веселин скрючился и глухо застонал:

— Больно!

Я не успел ответить, как почувствовал, что, как ножом, полоснула острая боль в желудке. Остальных тоже скорчило от боли. Мы начали кататься по земле, но никакого облегчения это не давало. Боли усиливались. У меня выступил холодный пот. Веселин шептал:

— Нет сил терпеть.

Мы ничего не могли сделать. Молча корчились от схваток более двух часов. У меня был здоровый желудок, и я впервые испытывал такие острые боли. Казалось, что я проглотил горячие угли. Но вдруг нам стало легче. Мы посидели несколько минут и, не обменявшись ни словом, поднялись. Шли долго, не могу даже вспомнить сколько-Уже наступила полночь.

Вдруг на тропинке послышался приглушенный разговор. Мы залегли. Рассветало. Мы лежали на мокрой земле и ждали. Мне уже чудились омерзительные физиономии полицейских. Так и подмывало выпустить всю обойму в тех, кто замер неподалеку от нас. Ясно, что и они нас заметили. Воцарилась тягостная тишина. Кровь бросилась в голову, и сердце наполнилось ненавистью. Семь дней мы скрывались от врагов… Молчание. Те притаились, и мы не шевелились. Так прошло минут двадцать. Но вот с их стороны мы услышали:

— Кто вы такие? Назовите пароль!

— А кто вы такие? — отозвался я. — Какой у вас пароль?

Снова тишина и молчание. Я не выдержал и приподнялся:

— Что вы за люди? Я — Ватагин.

— Да ну, ты ли это? Один?

Я узнал голос дяди Калчо и выскочил из укрытия:

— Дядя Калчо, неужели это ты?

И сразу меня охватило теплое, нежное и радостное чувство. Наконец из глубины холодного, неприветливого леса до меня донеслись не ругательства и угрозы, а дружеские голоса! Штокман, Веселин, Йонко тоже поднялись во весь рост.

— Эй, братья, как вы, живы ли? — быстро подбежал к нам дядя Калчо.

— Живы, дядя Калчо, гадам назло! — протянул я руки и обнял его. — А как вы тут?

— Все целы и невредимы.

— Только это мы и хотели услышать, товарищи! — взволнованно сказал Штокман.

Все стали обниматься, дружески похлопывая друг друга по плечу. А в это время как-то внезапно и быстро рассвело. Проснулись птицы. Природа улыбнулась. Небо просветлело, и лес засиял своей свежей чистотой.

Темные кучевые облака, как чудовища из детских сказок, проносились над самыми крышами, разбиваясь о холмы, и исчезали где-то на востоке. Казалось, что опустевшие улицы стали шире. На тротуарах все реже раздавался звук шагов. Люди встречались только на Брезовской или Карловской улицах. В коротеньких и грязных переулках Каршиака время от времени появлялись лишь полицейские и некоторые засидевшиеся в трактирах мужчины.