Так вернемся снова к молодежной организации. Я уже сказал, что у нас организаторская работа была поставлена лучше, чем у других, и поэтому мы послали в 1921 году шесть своих представителей на конгресс. Тодор Паскалев представлял нашу организацию. Никогда не забуду этот веселый майский день.

На конгрессе впервые обсуждался вопрос о работе среди трудящейся молодежи. Доклад делал Димо Тодоров. В руководство, которое мы выбрали, вошли: Тодор Павлов[23], Александр Ликов, Петр Искров и другие.

В моей памяти все еще живы встречи с Рубеном Леви и Тодором Павловым, которые на конгрессе вели упорную борьбу против анархистов.

Эта борьба продолжалась и на следующих конгрессах, особенно в 1922 году, когда со всей остротой встал вопрос о работе не только среди рабочей молодежи, но и среди сельской. По этому поводу высказывалось много мнений и велись горячие споры. Проявлялось и сектантское отношение к этой проблеме, что было вполне в духе того времени. Мы приняли решение и по ряду производственных вопросов, а также рекомендации Коминтерна, призывавшего нашу партию готовиться к нелегальной борьбе.

Должен признаться, что в то время меня несколько раз исключали из гимназии и предупреждали, чтобы я бросил заниматься политикой.

После каждого конгресса мы улучшали свою работу и усиливали влияние на неорганизованную молодежь. Несмотря на различия во мнениях по некоторым вопросам, мы до конца оставались революционерами и до конца отстаивали идею Ленина о том, что только революционным путем мы сможем освободиться от цепей.

Вот почему во время переворота 9 июня[24] мы решительно выступили против блока, незаконно захватившего власть.

Далее Гочо рассказал мне подробно, через какие перипетии пришлось им пройти в своей работе. Оказалось, что организация молодежи в Хасково даже на конгрессе отстаивала ряд своих суждений. Хасковчане вели продолжительную борьбу против различных течений в движении молодежи, и особенно против анархистов.

— Одно время, — оживился Гочо, — нас обвинили в сепаратизме. Даже приезжали специально из Центрального Комитета для проверки. Это поручили Лекову. Он прибыл к нам едва ли не с таким убеждением, что ему предстоит тушить пожар.

Первый удар обрушился на меня. Я был обвинен в связи с анархистами. Тогда Леков настаивал на том, чтобы запретить мне высказываться даже на том собрании, которое нам самим предстояло провести. Я согласился, но попросил доверить мне охрану этого собрания. Мне хотелось доказать свою дисциплинированность и невиновность. Все так и получилось. Собрание было хорошо организовано и проведено вполне спокойно. Полиция нам не помешала. В конце концов Леков убедился, что мы стоим на правильных позициях, что я не анархист.

Над Старчовцем сгустился мрак, но небо было все в звездах, которые то вспыхивали, то падали вниз и гасли где-то вдали меж деревьями. У нас под ногами благоухала дикая герань, и от этого клонило ко сну, но Гочо не спалось, хотя он много отшагал без остановки по крутым горным тропинкам. Да и говорили мы о самом дорогом в его жизни — о его молодости, которую люди всегда вспоминают не без боли.

Все это мне казалось бесконечно интересным, потому что лично мне выпала другая судьба. Окончив неполную среднюю школу, я стал рабочим. Очевидно, именно проявленный мною интерес и заставлял Гочо продолжать свой рассказ, несмотря на заметную усталость. В отличие от многих других революционеров Гочо не прославился как рассказчик и оратор, но своей непосредственностью и простотой он всегда умел увлечь слушателей. В его рассказе не было ни тени позы, ни малейшей попытки приукрасить факты, Он был для нас самородком и как борец, и как человек. Разумеется, с первого взгляда Гочо казался немного странным и своеобразным, но после первого же общения с ним это впечатление рассеивалось.

— А теперь, может быть, ляжем спать? — спросил он и посмотрел на часы. Стрелки показывали двенадцать.

— В двенадцать часов мне еще не хочется спать, — ответил я. — Мне кажется, что в этот час зреют великие события и волнующие удары курантов указывают нам путь к победе, в завтрашний день.

— Сдаюсь, — ответил Гочо. — Видно, мне придется продолжить свой рассказ.

Мне этого очень хотелось.

— Очень интересен вопрос о нашей работе в войсках, — продолжал Гочо. — Наша организация в течение непродолжительного времени сумела завязать солидные связи с солдатами и проделать очень полезную работу. Почти во всех казармах в Хасково мы создали ячейки молодежи. Первое время вовлекали в них знакомых ребят из сел и городов, а потом и остальных солдат.

Тогда мы использовали очень интересную форму работы в войсках. От товарищей из наших ячеек мы получали списки молодых солдат вместе с их характеристиками и рекомендациями.

Отобрав наиболее подходящих солдат, мы устраивали с ними встречи в городе, беседовали на различные темы и таким образом привлекали их на свою сторону. Главной нашей целью являлось разоблачение фашистских командиров и режима в казарме, а также антиболгарского характера фашистов вообще. Это делать было одновременно очень сложно и опасно, потому что в казарме существовало несколько буржуазных организаций, в которых состояли многие солдаты. Кое-где нам удалось устроить своих людей в качестве связных при штабах. Они подробно информировали нас о настроениях в армии.

Как известно, Хасково — один из крупных центров табачной промышленности, и с 1920 до 1923 года он превратится в очаг первых выступлений и стачек. Это обстоятельство дало нам возможность установить тесные связи с рабочими табачных фабрик и создать с ними единый фронт. Усилилось наше влияние и в селах, так как большинство учеников приехало именно оттуда.

Если принять во внимание, что Хасковский район в основном сельскохозяйственный и что в свое время земледельцы[25] пользовались там довольно большим влиянием, то надо признать, что во многих селах мы добились большого успеха и нам удалось создать там крепкие организации.

Первые ячейки мы организовали в селах Горни-Извор и Крепост.

В связи с переворотом 9 июня комитет партии в Хасково принял решение действовать. Он находился в боевой готовности. Должен подчеркнуть, однако, что мы допустили ряд ошибок: во-первых, дожидались приказа из Софии, во-вторых, не проявили достаточной активности и не использовали свои связи в казармах.

Начальник гарнизона — представитель земледельцев — также ждал указаний по своей линии. Но офицер Димитр Радев и еще один офицер, имени которого не помню, заставили его отдать приказ о захвате города.

Партийный комитет собрался, были приняты правильные решения, мы приготовились к активным действиям, но ничего реального не осуществили.

Гочо глубоко вздохнул, вероятно очень тяжело переживая эти события.

— Ох, это длинная история, Ватагин! Потом между нами возникло много споров. Меня послали в Софию, где я встретился лично с Тодором Лукановым. Позже нам прислали письмо, в котором указывались причины, оправдывающие многое, но только после вмешательства Васила Коларова и Георгия Димитрова из Коминтерна все вопросы, связанные с 1923 годом, были полностью выяснены.

Позже я вошел в состав ЦК комсомола, где отвечал за партийное воспитание молодежи. Я работал почти со всеми видными тогда руководителями молодежи, в том числе с Йорданкой, Сашо, Малчиком, Лиляной, Титко, Нинко, Еленой и многими другими товарищами. Где теперь все они? Нет, они и теперь не могут быть в стороне. Наверняка они на передовых линиях в городах или на гайдуцких тропах бунтарской Болгарии.

Гочо встал, опираясь на свою винтовку. Юмрукчал был безмолвен, словно хранил какую-то тайну, и от него веяло холодом, а со стороны Марагидика загадочно мигала Полярная звезда.

— Видишь ее? — растолкал меня Гочо. — Она мне сердце согревает. Там, на севере… там побывал и я. Я тебе об этом не рассказывал.