— Хорошо бы, — недолго думая, согласился Шеин, — да где охотника на такое дело сыскать?
— Я схожу, — предложил Антип.
— Схожу, — неожиданно рассердился воевода, — это тебе не к тёще на блины, от смерти недалеко.
— Не-е, князь, она пока в другую сторону смотрит. Схожу, ты не беспокойся.
Шеин усмехнулся бесхитростности москвича и похлопал его по плечу — что ж, коли так, сходи.
Антип быстро договорился с Егором о действиях и поднялся на стену. Перекинул верёвку и осторожно спустился на ту сторону, как обычно делали перебежчики. Долго идти не пришлось, его схватили и доставили к Новодворскому. Пан был поглощён последними приготовлениями, ему было не до очередного пленника, спросил только, много ли в городе таких как он, готовых сдаться. Получив удовлетворительный ответ, он был готов уже отпустить перебежчика, но тут Антип упомянул о трещине в стене, и пан насторожился.
— Ты можешь показать это место?
Антип выразил готовность и в сопровождении двух человек направился к крепости. Они подошли довольно близко, на башнях перекликались часовые, кое-где засветились огни, их дрожащий свет вырывал из темноты неровности стены и на указанном Антипом месте действительно виднелись следы недавних работ. Об увиденном доложили Новодворскому, тот велел допросить прежних перебежчиков — некоторые подтвердили слухи о стенной трещине.
— Добже, — сказал пан, — если ты не обманул, получишь награду, а пока вот тебе задаток, — он протянул Антипу несколько злотых и отпустил на все четыре стороны.
Невдалеке от панского шатра стояла большая палатка, предназначавшаяся для его приближённых и челяди, откуда слышался громкий говор. Антип направился к ней. В палатке стоял полумрак, обитатели сгрудились вокруг походного стола, одна половина которого была уставлена бутылями и кубками, на другой, свободной, освещённой тусклым светом свечи, шла карточная игра, и всё внимание устремилось туда. Антип внимательно осмотрелся и наконец нашёл в одном из тёмных углов того, кого искал. Он сидел поникший, как бы растворившийся в темноте, и если бы не движение блестящих застёжек, его можно было бы принять за груду сваленной одежды.
— Что, проигрался? — догадался Антип.
Трубач кивнул, даже не удосужившись поднять голову. Потом заговорил быстро, сбивчиво, жалуясь на плохую карту и невезение. Его тонкий голос едва не прерывался от рыданий.
— Отыграться хочешь?
Трубач сразу поднял голову.
— Ты, верно, шутишь? Хотя сейчас, уверен, мне обязательно повезёт. Может быть, пан ссудит мне немного денег?
— Я не даю ссуд, — сказал Антип, — но могу купить у тебя кое-какие вещи, трубу, например.
— О, конечно! — радостно воскликнул трубач.
Вручив полученные от Новодворского злотые, Антип стал обладателем пронзительной трубы, а её бывший хозяин радостно бросился к игорному столу. Скоро он возвратился с тем же печальным результатом, невезение продолжало преследовать его, о чём были сразу принесены новые жалобы.
— Может быть, пан желает купить ещё одну трубу? — с надеждой спросил он.
— Сколько же их у тебя? — удивился Антип.
— Довольно, чтобы сыграть отходную треклятым москалям.
Антип прикинул и решил, что для такого запаса его тощей казны не хватит, следовало искать другой ход.
— Труб мне больше не нужно, — сказал он, — вот если продашь куртку и шляпу...
— Бери! — радостно воскликнул трубач и, получив деньги, вернулся к игрокам.
Через некоторое время там зазвучали сердитые голоса, среди которых выделялся тонкий голос, пытающийся в чём-то оправдаться. Его перекрывала грубая брань.
— Гляньте, этот плут решил расплачиваться простыми медяшками! — кричали игроки, — так вот тебе на сдачу, чтоб знал, как дурить!
— Ратуйте, Панове, — взмолился трубач, — не ведал, не мыслил обману, вот вам крест.
Ему не поверили и дюжими кулаками разукрасили всё лицо. Когда он охающий приполз в свой угол, Антип отметил, что трубач получил сполна за своё намерение сыграть отходную треклятым москалям. И не его вина, что повреждённый умом бедняги принял медные кружочки за злотые. Впрочем, наживаться на чужом несчастье он не хотел и вернул ему все купленные вещи, в том числе и пронзительную трубу. Пусть постарается теперь извлечь из неё хотя бы один звук.
Избиение трубача являлось последним громким действием этого дня. В полночь лагерь угомонился, войска занимали исходные позиции и старались не шуметь. Согласно гетманской диспозиции, штурмовать крепость надлежало с двух противоположных сторон. На юго-западе полковник Вайер должен был с помощью петард взорвать Копытецкие ворота и через них ворваться в крепость. Действиями войск на востоке руководил Новодворский, в распоряжении которого находилась немецкая пехота и венгры. Основной удар намечалось нанести на Авраамиевские ворота, однако сообщение Антипа несколько изменило первоначальный план. Пан решил разделить силы: сам остался на прежнем месте, а немца Шембека послал к предполагаемой трещине и перебросил туда основные силы. Приступу должна предшествовать пушечная пальба с Покровской горы.
Начало казалось многообещающим: пушки сделали несколько удачных выстрелов, вызвавших пожары в крепости. Желая воспользоваться благоприятным случаем, Вайер спешно выслал подрывников, не дожидаясь окончания обстрела. Те действовали не лучшим образом, возможно, боялись угодить под огонь своей батареи. Во всяком случае, взрыв петарды видимого вреда Копытецким воротам не нанёс. О второй попытке нечего было и думать, ибо тамошние защитники насторожились.
А на востоке события развивались так. Рыжий Шембек с парой подручников пополз к месту, указанному Антипом. Ползли неслышно, тише змей, и подобрались к самому основанию. Немец уже начал было снимать короб, как вдруг почувствовал слабый толчок в плечо.
— Тихо! — негромко, но властно приказал ему чей-то голос. Немец встрепенулся и тут же получил такой крепкий удар по голове, что далее уже не смел осушаться. Подручники последовали его примеру. В это самое время Новодворский и его помощники двигались к Авраамиевской башне. С большой предосторожностью им удалось приблизиться к воротам и установить петарды. Выбравшись из узкого прохода между крепостной стеной и срубом, они нетерпеливо ждали взрыва и муть было не пострадали, когда он прогремел. Однако о произведённом действии могли только гадать, ибо не имели прямой видимости, а проход оказался засыпанным землёй. Новодворский ждал такого же взрыва с участка Шембека, чтобы начать приступ. Взрыва не было, и, как ни беспокоило Новодворского это обстоятельство, он понимал, что медлить более нельзя и приказал трубить сигнал к атаке. Сигнала, увы, не было тоже. Тщетно силился трубач извлечь хотя звук из своего инструмента, разбитые губы напрочь отказывались слушаться. Новодворский только теперь обратил внимание на его жалкое состояние и так разозлился, что бедняга в эту ночь лишился ещё и передних зубов. Пан, уже более не таясь, вернулся к своему войску и погнал их на приступ, доверяя уже теперь только собственной глотке и кулакам. Войско на приступ идти не хотело, ибо не видело воочию разрушений. Несмотря на явное ослушание, оно выказывало более здравого смысла, чем начальник.
Особенную строптивость проявили венгры, они не пожелали безропотно сносить ругань польского пана и отвечали ему тем же. Громкие крики бранящихся позволили защитникам верно определить направление для стрельбы. Авраамиевская башня, Веселуха и прилегающие к ним прясла опоясались дымками выстрелов. В дело включились пушки верхнего, среднего и подошвенного боя, их поддержали самопалы и ручницы. Ночь огласилась многочисленными воплями и стонами, потери врага оказались значительными. Ротмистр Дарский отметил в своём дневнике: «У нас 20 убитых и 70 раненых». Но он явно поскромничал.
Так и закончился этот первый приступ.
Король был взбешён. Высокое положение давало ему право винить в неудаче всех кроме себя, и он им пользовался без стеснения. Полковник Вайер, на долю которого выпала основная часть королевского гнева, угрюмо отмалчивался, только покручивал седой ус. Старый служака сам не мог простить себе оплошность со взрывом петарды. Жолкевский попытался вступиться за боевого товарища. «Столь сильные стены, — сказан он, — требуют мощных зарядов, опасных для подрывников».