Монах совсем сжался и оторопью бросился назад, а глухой голос пропел: «Не погуби души моей с грешниками и жизни моей с кровожадными, у которых в руках злодейство и которых правая рука полна мздоимства». Послухи удивились и двинулись по тропе. Вскоре она привела к маленькой, ничем не примечательной полянке, поросшей кустами жимолости. Где-то недалеко посвистывала иволга, ничто не выдавало присутствия человеческого жилья. Послухи недоумённо переглянулись, не зная, куда продолжить путь.

   — Чего стоите олухами? Идите, коль пришли, — знакомый глухой голос исходил чуть ли не из-под их ног. Они затоптались, стали шарить по кустам и, наконец, обнаружили нечто вроде земляного лаза. По всему было видно, что им не пользовались, звериная нора выглядела бы по сравнению с ним по-настоящему обжитой, но голос исходил именно оттуда. Афанасий, чуть помедлив, стал протискиваться вовнутрь. За ним последовал Макарий, пение он прекратил, только тяжело сопел.

Короткий, расширяющийся внизу лаз перешёл в земляную келью. Стояла непроглядная темень, в нос шибануло устоявшимся духом отхожей ямы. Афанасий неволей поднял руку, чтобы перекреститься и услышал:

   — Тута не на кого молиться. Была иконка, дак сгнила от сырости.

   — Я тебе новую принёс, образ Сергия из Троицкой обители, — обрадовался Афанасий и стал снимать с плеч котомку.

   — Не суетись, мне это не к чему. Святость, она в душе, а не на доске. Для мышей опять же не будет разгула.

Говоривший сделал движение, сопровождавшееся железным лязгом, и через открытую заслонку хлынул сверху зеленоватый свет. Афанасий начал с трудом разбираться в земельном сумраке. Келья представляла собой тесное пространство: три шага в длину, два в ширину — чуть побольше могилы; посреди стоял столб, поддерживающий земляной свод, к нему примыкала лежанка из хвороста, на ней сидело нечто волосатое, звероподобное. Серые космы спускались до самого пола, сплетаясь в один грязный пук, через него временами можно было уловить слабое мерцание глаз. Тело, едва прикрытое лохмотьями, было всё изъедено мошкарой и разными тварями, ни на минуту не прекращавшими своей трапезы. Отшельник их не прогонял, опасность исходила только от тяжёлых вериг, спускавшихся с шеи на грудь, при каждом движении они глухо звенели и бились о закаменевшую плоть. Его ноги были опутаны толстой цепью, конец которой обвивал столб в центре кельи, он приковался намертво, ибо, если поднатужиться и повалить столб, свод обрушится, и келья станет настоящей могилой. Афанасий не мог сдержать изумления:

   — Откуда к тебе, отче, пришло такое, чтоб похорониться вживе?

Старец загремел железом и показал наверх:

   — Оттуда и пришло. Я ведь смолоду навроде вас по земле бегал без разумения, хозяйство вёл, в богатеи хотел выйти, грешил и каялся, покудова не открылась мне первопричина всех наших бед. Знаешь её?

Афанасий помялся и неуверенно сказал:

   — Верно, в том, что заповеди Божии не чтутся...

   — Но кто-то толкает, чтоб не чтить, значит, не в том дело.

Тут Макарий высунулся из-за плеча Афанасия:

   — Нету доброты в душе, всяк обидеть другого норовит.

   — А почему нету? Молчите... Так я вам разобъясню. Всё дело в имении, кажен хочет иметь у себя более, чем у соседа. Отсюдова всё зло: воровство, душегубство, прелюбодейство, зависть. Опять спрошу: для чего же иметь? Отвечу: чтобы тело своё льготить. Вот и выходит, что тело наше есть источник всех бед, кладезь мерзостей, сосуд грехов...

Старец помолчал и продолжил:

   — И стал я этот кладезь очищать, сначала от похоти и постыдных желаний, после от обычных. Не сразу они из него выходили, приходилось дубьём выколачивать, одначе выгнал почти всех. Таперя никаких желаний нету, а с ними и грехи ушли. Так-то...

   — Сколь же времени на то тебе понадобилось? — спросил Афанасий.

   — Ушёл в скит при Иоанне Лютом, трёх царей пережил и этого переживу.

   — И всё безвылазно?

   — Да нет, вылазил. Сначала по лесу шастал, псалмы горланил, один раз даже в Москву подался, чтоб царя насчёт ляхов упредить. Только зря суетился, с той поры и приковался цепью, чтоб более в соблазны не входить.

   — Как же ты пропитание себе промышляешь?

   — Никак, что Господь пошлёт, то и ладно. Попросишь, когда совсем невмоготу, назавтра добрый человек пожалует и хлебушек принесёт.

   — Человеку в твой скит мудрено добраться.

   — Я ж говорю: Господь направляет, ну а коли человека поблизости нет, он замену пришлёт: глядь, лягушонок припрыгнет, али червь приползёт.

Макарий подал неожиданный голос:

   — Так ведь это грешно. Господь запретил есть ползающих, только тех разрешил брать в пищу, кто жуёт жвачку и имеет раздвоенные копыта.

Отшельник тут же в ответ:

   — Тебя нынче в монастыре потчевали свиным окороком, верно? — Макарий ошеломлено подтвердил. — А ведь свинья жвачку не жуёт, тоже, выходит, грешил? — И немного помолчав, прибавил, обращаясь к Афанасию: — Он червя более человека жалеет, пусть уходит.

Афанасий не без злорадства потеснил товарища к выходу, хотя сам бы с удовольствием оказался на его месте. Подождал пока стихнет шум от выбирающегося наверх Макария и приступил к своему делу. Отшельник выслушал рассказ о сне Иоасафа и надолго застыл в неподвижности, его железы не издавали ни малейшего звука. Сколько прошло так времени, Афанасий не ведал, от зловония земляной кельи у него стали слезиться глаза, запершило в горле, он держался из последних сил. Вдруг загрохотало железо, Иринарх соскочил со своей лежанки, пал на колени и вскричал:

   — Господь, вразуми раба Своего, услышь зов сердца и дай знак! Дай знак! Дай!

Он кричал безостановочно, извивался всем телом. Звенело железо, сыпалась земля, и когда Афанасий решил, что живым из этой могилы ему уже не выбраться, грянул гром, протяжный, раскатистый. За первым ударом последовали новые, казалось, небо приняло вызов Иринарха и стало вторить его воплям. Но вот хлынул ливень, старец, обессиленный, пал на лежанку и затих. А через некоторое время спокойно заговорил:

   — Слышал знак Господень, через него вразумление пришло. Крепка Троицкая обитель, стоит она, аки крест в мерзости запустения и должна стоять неколебимо. Три испытания будут ниспосланы ей. Придут под её стены силы великие с пушками и прочими огненными хитростями. То будет первое испытание, испытание огнём. За ним другая выйдет напасть: глад, болезни, мор, она будет пострашнее первой, — то второе испытание, испытание немощью. И третье, самое страшное, не минует — испытание ложью. Испытай разные, но единые в сути и, коли выдюжите, будет обитель веки вечные стоять, а иначе сгинете без возрождения...

Старец затих и ни на какие вопросы более не отвечал. Афанасий выбрался наружу. Широко раскрыв рот, он стал судорожно глотать чистый послегрозовой воздух и после нескольких глотков свалился прямо у лаза, задохнувшись.

Сентябрь выдался сухой, прозрачный. Деревья стояли в полном листе, гуси не спешили в отлёт, разве что паутина стелилась по кустам да радовала глаз обильная рябина. Заросли с рдеющими кистями сплошняком заполняли склоны невысокой горы Красной, как нельзя лучше оправдывая её название.

В этот погожий день 23 сентября 1608 года пологая вершина горы была заполнена вооружёнными людьми. Среди них выделялись двое, стоящие впереди, остальные находились в почтительном отдалении. По всему было видно, что эти двое привыкли повелевать. Люди такого рода ведут себя как актёры на сцене, в расчёте на то, что каждое слово или жест заметят зрители. Одного из повелителей звали Ян Пётр Сапега, по своему происхождению и выдающимся качествам полководца он вполне соответствовал первому впечатлению, а помимо этого отличался крайней независимостью и язвительным умом. Никого не боялся сей отважный рыцарь, держался вольно с самим королём, а над нынешним Тушинским вором потешался в открытую и иначе как цариком не называл. В бою проявлял удивительное мужество. Несколько дней назад в битве с войском царёва брата Иваном Шуйским получил рапу в лицо, но не выпустил из рук саблю, нашёл силы поразить стрелявшего в упор и повести за собой растерявшихся воинов. Сейчас он стоял в своей любимой позе, скрестив на груди сильные руки, и с удовольствием подставлял лёгкому ветру изувеченное лицо. Перед ним лежала Троице-Сергиева лавра — обитель, о богатстве которой ходили целые легенды.