— А пока сделай милость и прими наше скромное подношение.

Молчанов стал расстёгивать кафтан. Присутствующие осуждающе закачали головами: мало того, что невежда перебивает короля, он ещё осмеливается раздеваться в его присутствии. Но Сигизмунд движением руки погасил недовольный ропот. Молчанов, сняв кафтан, сунул его Гонсевскому, который развёл руками, прося извинения за плохо воспитанного посланца, а сам принялся разматывать обёрнутую вокруг туловища холстину. Справившись с этим делом, он выказал намерение самолично вручить её королю, однако был решительно остановлен велижским старостой — согласно дворцовому этикету, король мог брать что бы то ни было только из рук своих подданных. Гонсевский возвратил кафтан Молчанову, взял у него холст и развернул перед королём. Тот не смог удержать изумлённого возгласа. Гонсевский, нисколько не смущаясь, распорядился поднести свечи поближе, чтобы лучше рассмотреть разворот. Участники совещания тянули головы и кляли Гонсевского, обрёкшего их на унизительное томление, а тот, не обращая на них внимания, действовал по своей задумке. Судя по всему, увиденное произвело на короля весьма отрадное впечатление, он милостиво глянул на Молчанова и протянул ему руку для поцелуя. Лишь потом обратился к сановникам:

   — Не правда ли, это любопытно, господа?

Гонсевский повернул холст, и господам ничего не оставалось делать, как выказывать своё восхищение вслед за королём. Увиденное стоило того: на холсте был изображён Сигизмунд, увенчанный шапкой Мономаха!

   — Вашему Величеству очень подходит сей убор, — выразил общее мнение Симонетта. Лишь Жолкевский пробурчал насчёт того, что надеть эту шапку будет не так просто. Тогда Молчанов, повинуясь лёгкому толчку Гонсевского, снова бухнулся на колени и вскричал:

   — Прогони узурпатора Шуйского, приведи своё славное войско, сядь о конь и сделай... — от избытка чувств он подавился слюной и запнулся.

   — И сделай ход конём, — громко сказал Гонсевский, разрядив возникшую было неловкость.

Король рассмеялся, а вместе с ним и всё окружение. Вопрос о походе на Москву был решён окончательно.

От Москвы на запад не было города важнее Смоленска, он являлся торговым мостом в Европу и центром края, соседствующего с недружественным соседом, от которого приходилось держать на замке западные рубежи. Ключ от замка как раз и находился в Смоленске. Русские правители хорошо понимали значение ключ-города, заботились об его укреплении. Умнее и дальновиднее всех оказался Борис Годунов, приказавший соорудить там сильную каменную крепость взамен прежней деревянной. Строил её Фёдор Конь, отличившийся до этого на сооружении Белого города в Москве. Царский приказ был выполнен отменно: крепость, возведённая в 1602 году на левом холмистом берегу Днепра, имела 38 башен, а по протяжённости уступала лишь Великой китайской стене и кирпичной ограде вокруг Константинополя, но была гораздо сильнее последней.

Русский строитель готовил своё детище к условиям самой жестокой битвы. Для фундамента копали котлованы глубиной в две и шириной в три сажени. Эти огромные ямы проливали известковым раствором, затем набивали булыжником, его заливали жидкой глиной, на неё снова лили извёстку, далее шёл кирпичный щебень и новый слой булыжника — так слой за слоем на все пять метров. На этаком фундаменте делался 3-метровый цоколь из крупного бутового камня, над ним кирпичная кладка (на некоторых участках до 11 рядов!), затем каменный валик и снова кирпичная кладка, завершающаяся нарядными двурогими зубцами. Высота сооружённых подобным образом стен достигала 15 метров, а над ними поднимались красавицы-башни, самая высокая из которых, Днепровская, имела почти 40-метровую высоту. Это позволяло использовать четыре уровня защиты: подошвенный бой у цоколя, затем два средних боя и верхний. Много разных инженерных хитростей устроил Конь: снаружи стен на расстоянии восьми метров сделал глубокие ходы для прослушивания земляных работ противника, установил опускаемые железные решётки на воротных башнях и подъёмные мосты, придумал навесные бойницы, через которые было сподручно метать камни и лить смолу на толпящихся под стенами врагов.

Крепость была хорошо вооружена, в ней имелось 170 пушек и много иного оружия, ядер, пороха, прочих ратных и продовольственных припасов. В гарнизоне числилось до 3,5 тысяч человек. Он состоял из смоленских дворян и детей боярских, подкрепляемых на случай войны дворянскими отрядами из соседних городов, пушкарей и четырёх стрелецких приказов. А ещё город славился толковыми воеводами, их посылали сюда не на прокорм и выбирали не по чести, на первое место ставили истинную доблесть и разумение. Нынешний воевода Михаил Борисович Шеин этим качествам вполне удовлетворял. Своей смелостью и отвагой он обратил на себя внимание ещё в битвах с первым Самозванцем, за что царь Годунов произвёл его в чин окольничего и послал воеводой в Новгород-Северский. Там молодой окольничий выказал деловую смётку и преданность царскому престолу, замеченные новым царём. Год тому назад Василий Шуйский назначил его первым воеводой в Смоленск.

Назначение казалось явно не по заслугам и удивило многих. Здешнему воеводе дана большая власть: военная, гражданская, торговая. Московские правители, охраняя интересы своего купечества, ограничивали ввоз товаров из Литвы, беспрепятственно пропускались только предметы роскоши, всё остальное задерживалось в Смоленске и передавалось российским торговым людям через Литовский гостиный двор. Кого не устраивала цена, был вынужден либо везти товар обратно, либо покупать разрешение на собственную торговлю. Вот и выходило, что должность у смоленского воеводы не только важная, но и хлебная. На неё зарились многие, а Шуйский рассудил здраво: Шеин годами молод, к воровскому делу не навычен, пусть показывает радение в назидание прочим. И не обманулся.

За год воеводства Шеин преуспел во многом: наладил порубежную сторожевую службу, организовал широкую разведывательную сеть, сделал запасы на осадные нужды, укрепил городскую власть. Деньги на всё требовались немалые, а из Москвы ничего, кроме грамот с грозными требованиями, не приходило. Выручило смоленское купечество. С ним пришлось расплачиваться торговыми льготами, выгодными подрядами и невиданной доселе честью — посадить в учреждённом городском совете рядом с родовитыми людьми. Не всем это, конечно, нравилось, но власть — не сласть, не бывает без горечи. Издержек у Шеина оказалось меньше, чем можно было ожидать. Сказывалось умение держать себя с народом и весь его приятный вид: русый, кудрявобородый, с глазами небесной голубизны, такими, на которые никогда не посмотришь мельком, обязательно задержишься. Ну а то что иногда запалялся, так это от не изгоревшей молодости.

Нововведения принесли плоды: осведомители на известия не скупились, о том, что творилось за кордоном, Шеин хорошо знал и старательно извещал Шуйского. Однако царь, несмотря на грядущую опасность, продолжал требовать присылки ратных людей для подкрепления Скопина. Воевода подчинился и отправил в начале лета Якова Борятинского со стрельцами, уменьшив смоленский гарнизон более чем наполовину.

О скором вторжении королевских войск Шеин узнал своевременно. В первой половине июля из Польши пришло сообщение: «Короля чают под Смоленск к спасову дни, а не будет к спасову дни, и король будет подлинно под Смоленск к оспожину дни[7]». Между тем крепостной гарнизон насчитывал менее тысячи человек без всякой надежды на его пополнение извне. Стало ясно, что город придётся защищать собственными силами; 15 июля городской совет объявил о формировании осадной армии и призвал горожан вступать в её ряды. Простой люд, особенно посадские, откликнулись быстрее прочих, к ним присоединились беглецы из окрестных мест, и скоро посадская часть армии перевалила за две тысячи человек. Но что это были за люди? Торговый и ремесленный люд, не навычный к ратному делу, без оружия и припасов, без средств на их приобретение. Таковыми же оказались охотники из сбегавшихся отовсюду крестьян. Этих людей следовало привести хоть в какой-нибудь порядок. Воевода действовал строго, поблажек и скидок никому не делал, почти каждый день устраивал смотры новоприбывшим.