— Увольте меня, пан гетман, от вечных жалоб и причитаний. Если вы не можете управляться со своими обязанностями за возрастом, я найду вам замену. Готовы ли доложить нам о диспозиции?
Жолкевский проглотил очередную обиду и стал докладывать. Предлагалось встать тремя лагерями. На западной стороне со ставкой в Борисоглебском монастыре разместится командование. Здесь же, в долине Днепра и на примыкающих высотах, расположатся отряды польской кавалерии, а в непосредственной близости от крепости в районе сожжённого Чуриловского посада займёт позиции немецкая пехота полковника Байера. Для её поддержки на Чуриловской горе следует развернуть одну из батарей. С северной стороны, на месте сожжённого Заднепровского посада, будет устроен второй лагерь. В районе Покровской горы разместятся войска братьев Потоцких и другая батарея, а ближе к Днепру — войска литовского маршала Дорогостайского. Третий, восточный лагерь, предлагалось населить сбродным войском — венграми, казаками и татарами, а также несколькими подразделениями немецкой пехоты. С южной стороны держать постоянное войско гетман считал нецелесообразным, там достаточно иметь усиленные конные разъезды, чтобы полностью отрезать крепость от внешнего мира.
Король глубокомысленно подумал и с предложенной диспозицией согласился, потом склонил ухо к очередному шептуну и заявил, что военной ставке и королевскому двору будет тесно под одной крышей, потому он оставляет избранное место гетману и его штабу, а сам перейдёт в Троицкий монастырь. Он хоть и располагается подальше от крепости, зато более удобен для ведения его, королевских дел. Потом, припомня прежние уверения в лёгкости победы, неожиданно спросил:
— Нужно ли мудрить с устройством ваших лагерей, может быть, стоит попытаться взять Смоленск с хода?
— Это никак невозможно, Ваше Величество, — почтительно ответил Жолкевский, — хотя бы потому, что нужно расставить пушки, развести войска, поставить им задачи...
— Хорошо, хорошо, — прервал его король, — я забыл, что вы не можете воевать без своих утомительных правил. Сколько вам нужно времени на подготовку?
— Не менее двух недель.
— Вы, верно, шутите? Не трудитесь объяснять, завтра же соберите совет, на котором мы всё решим.
Жолкевский, изложивший на совете свои соображения по подготовке к осаде, остался в явном меньшинстве. Его поддержал только полковник Вайер, остальные, особенно сенаторы, выступили за немедленный приступ.
— Это не крепость, а зверинец, — кричали они, — Европа будет смеяться, если мы вместо того, чтобы войти в него, станем демонстрировать знание осадных правил.
Гетман молчал, ему не хотелось гасить боевой порыв сенаторов, хотя и удивлялся тому, что отчаянную смелость выказывают те, кто не имеет никакого представления о боевых действиях и не способен проявить её на деле. Чувствовалось, что король им благоволит, и потому подавляющее большинство высказалось за немедленный приступ. После совета, оставшись наедине, Жолкевский попытался ещё раз убедить короля в целесообразности более тщательной подготовки. Наши пушки слабы, говорил он, одна надежда на петарды и подкопы, они же требуют времени. Но король ничего слушать не хотел.
— Вы бы лучше с таким же рвением взялись за подготовку к штурму. Запомните, у вас всего два дня, 24 сентября Смоленск должен преподнести мне свои ключи.
Все эти дни Смоленск жил беспокойной жизнью. Тревогу усугубляли толпы беженцев, стекавшихся со всей округи. Как живность, гонимая половодьем, они спешили под защиту крепостных стен и устрашали обывателей рассказами о несметном войске из крылатых всадников и бычеголовых пешцев. Как всегда в таких случаях увиденное дополнялось воображением и слухами. Разговоры о предстоящем нашествии велись давно, многие к ним привыкли и, ссылаясь на родной авось, надеялись, что пронесёт. Так думали до последнего, известиям о приходе самого короля не верили, тешили себя тем, что это очередной набег соседних панов. Теперь же маловеры могли с крепостных стен сами судить о силе врага: вся долина Днепра и заполье были усыпаны огнями, и казалось несть им числа.
Общий страх и смятение усугублялись бытовыми неурядицами. Посадские и беженцы увеличили городское население почти вдвое. Многие бросились делать запасы, отчего вздорожали продукты, выросли очереди у колодцев; у водоёмов и выгонов то и дело затевались драки. Овраг, где построили осадные избы, использовался ранее для мусора и отходов. Их немного засыпали, но от великого множества людей гнилье разворошилось, и над осадным двором навис тяжёлый смрад. Сразу же распространились болезни, особенно среди ребятишек. Не замедлили появиться негодяи, гревшие руки на несчастье обездоленных людей. Булыга зашёл как-то в одну из съезжих изб, где разместилось сразу три посадские семьи, покрутил носом от тяжёлого духа и, ткнув своей палкой прикорнувшего после ночного дежурства Ивашку, спросил:
— В моей избе было, чай, получше? — Тот неопределённо мотнул в ответ всклокоченной головой. — А долг-то думаешь отдавать?
С Ивашки сон слетел мигом.
— Ты никак с ума спятил, какой ещё долг, али не знаешь, что весь посад погорел?
— Что ж с того, посад погорел, а долг остался. Постой, не шебаршись. Вот я, скажем, дал кому-то деньгу под будущий урожай, а хлеб дождями замочило. Так что, долга евонного уже нет? И тут тако же, тем паче, что сам мою избу запалил.
Ивашка протянул верёвку, которой подпоясывал рубаху:
— Долго говоришь, лучше сразу удави.
Булыга усмехнулся:
— Экий ты запальный, на что мне твоя смерть, с неё долга не воротишь. Да и не такой я кровопивец, послушай, что скажу. Ежели станешь во внечерёд на стены ходить и в сторожу, я тебе за кажную ходку по копейке буду сбрасывать. Сделаешь полсотни ходок, и в расчёте, ты мужик крепкий, выдюжишь.
Он собрался уже уходить, но вдруг направился к зыбке с новорождённым.
— Хорош малец, как назвали?
— Нежданкой.
— Вот-вот, тебе бы думать, как от долга освободиться, а ты нежданчиков лепишь, — и вдруг запустил руку. Из зыбки раздался пронзительный крик. Ивашка метнулся к Булыге, тот оградился палкой и успокоительно произнёс: — Не бойся, худа не сделал, только на память пару волосёнков взял. Это на случай, чтобы ты со мной никакого лиха учинил — всё на мальце скажется. Так что даже не думай...
Обойдя своих должников, Булыга направился к богатеям и предложил поставлять охочих людей, чтоб вместо них стоять на крепостных стенах и ходить в караул. Здесь цены были совсем другие — алтын, а то и пятак за ходку, но те обрадовались такой возможности и не скупились. Подобным образом наживались и иные негодяи.
Оживились Морткин с его сторонниками, решившие воспользоваться смятением и упадническим настроением горожан. 23 сентября они собрали толпу недовольных.
Начальный тон задали бабы, озлобленные неустроенным бытом, в их крикливом хоре слышался и пронзительный голос Митяя, не упустившего случая поругать отцов города:
— Сидят в своём совете, не знамо о чём судачат, золотарей на стенки поставили, сабли заместо лопат дали, а нам кальные мерзости являются.
Постепенно от быта перешли к более высоким материям, крикуны, затесавшиеся в толпу, подговаривали идти к воеводе с требованием начать мирные переговоры с королём. Благоразумные посадские пробовали остановить смутьянов. Ивашка и другие напоминали о решении горожан не изменять своему государю и дать отпор проискам поляков. Их не слушали, красномордый мужик, один из заводил, выставил перед Ивашкой дюжий кулак и пригрозил сиплым голосом:
— Мотай отсель, если хочешь живым остаться, вместе со своим щенком.
Это про стоявшего рядом сына Федюшку. Ивашка отступился, и толпа, окружённая прыгающей ребятнёй, повалила к воеводской избе. Там в это время находился лишь второй воевода Горчаков. Вершитель тайных дел не имел навыков управляться с многолюдьем, сначала просил разойтись миром, потом закричал, затопал ногами и ещё больше распалил пришедших. Растерянные стражники жалкой кучкой грудились возле него. Толпа напирала, исходила криками:
