Писала сестра: «Уважаемый, единственный братец! Сообщаю вам печальную весть. Ваша жена была неосторожна на работе, и ее укусила норка. Никому она не сказала об этом, побоявшись, что ее заставят ходить в больницу. И вот теперь Мёко тяжело больна, потому что зверь, укусивший ее, оказался нечистым. Ее увезли в больницу, а я два раза в неделю приезжаю к вам в дом и наведываюсь к матушке и ребенку. Поэтому вам в последний раз было выслано мало денег, уж я расстаралась, как могла, да что толку. Простите, братец, и не обижайтесь на нас. Неужели же Мёко не выздоровеет?»
Ри Гичен коротко отписал сестре, сообщил, какое важное дело ему предстоит, велел передать жене, чтобы лечилась как следует, и уехал в Дубну. Там ему поручили ответственную работу, и он забыл обо всем, кроме дела.
А в^ это время жена его Мёко умерла. Зеленый, туманный Сахалин принял к себе навсегда еще одну душу.
Родные, посовещавшись, решили не вызывать занятого человека и сами похоронили ее. Отец Мёко выкопал из прибрежной дюны куст шиповника и пересадил к изголовью свежей могилы.
Получив новое письмо от сестры, в котором она сообщала о кончине Мёко, Гичен провел несколько бессонных ночей. Ему все чудился предсмертный вопль жены: сестра написала, что к своему концу Мёко вдруг ощутила в себе душу зверя, который укусил ее, и стала верещать, как норка.
Никому Гичен не рассказал о своем несчастье, порученное задание он к сроку выполнил, и его расчеты были признаны блестящими. Его хвалили, ему было обещано распределение в физический центр. Друзья удивлялись его сдержанности и, воздавая ему должное, толковали о силе его невозмутимого восточного характера… А он, принимая молча все эти знаки внимания и любви к себе, испытывал в душе мучительный стыд. Тяжело переживая смерть бедной жены, он не спал по ночам, представлял ее страшный, звериный вопль. Но его также не покидало постоянное, бессовестное, неотвязное чувство тайного облегчения — чувство, что свершилось нечто закономерное. Будто решено наконец уравнение, давно и Потаенно мучившее его. И, понимая всю неприглядность и темную природу этого чувства, он ничего не мог с собой поделать, как не мог плакать и найти успокоение.
Куст дикой розы принялся на новой месте и с тех пор каждый год к разгару лета устилал низенький дерновый холмик лиловыми нежными лепестками.
Слава упорству и стойкости человечьей воли, слава братству людей, готовых бескорыстно одарять друг друга сокровищами знаний, прекраснее которых ничего нет на свете, — такие примерно мысли располагались в душе Ри Гичена, когда он по окончании университета, имея при себе верные документы, доказательства своего успеха, летел на сверхзвуковом лайнере через всю страну к востоку, в сторону далекого Сахалина. В душе его гремела торжественная медь, он мог теперь и погордиться собой. Ему мысленно представлялся весь пройденный путь, и он находил свою судьбу достойной удивления. За иллюминатором, внизу, сквозь чудовищный провал синевы видна была зеленая земля, вся в каких-то геометрически правильных заплатах — следах деятельности человека. Над землею паслись нежные барашки кучевых облаков, те самые облака, на которые мы смотрим с земли, запрокинув к небу лицо… И Ри Гичен летел над этой землей, по небу необозримой страны, храня в себе невыразимую благодарность к хозяевам этой страны, к людям-труженикам, которые дали ему все, о чем он только мечтал. Как человек чести, сын благородного шахтера, он готов был всей дальнейшей жизнью оплачивать тот роскошный долг, который ему предоставили. Он желал немедленно приступить к оплате долга, трудясь на ниве ядерной науки, но вначале нужно было навестить родных и забрать к себе старую мать и сына-сироту.
После многих лет отсутствия он явился в родной городишко уже совсем другим человеком, — мать и старшая сестра оробели перед ним, — рослым, красивым мужчиной с твердым, уверенным взглядом. Постаревшая сестра испытала теперь гордость, что оказывала помощь такому человеку. А восьмилетний сын испугался отца и отпрыгнул в сторону, исподлобья поглядывая на него сверкающими глазенками и строптиво шмыгая носом.
Пришел столяр Цой, сильно сдавший за эти годы. Разговаривая неторопливо о том о сем, он вдруг не выдержал, отвернулся в сторону и, прижав рукав праздничного пиджака к глазам, заплакал. Он вспомнил, что чуть не загубил жизнь ^того великого человека. «Не было вам счастья, что порочились с моей жалкой семьей, нет, не принесла вам Мёко счастья», — плакал старик. «Оставьте это, отец, — строго возразил ему Ри Гичен. — Если бы не Мёко, вряд ли мне удалось бы выучиться…» И старик был бесконечно благодарен зятю за эти слова, хотя и ясно было, что они сказаны ради доброй минуты.
Целый день в дом шли гости — родня, соседи, бывшие его товарищи по школе, теперь отцы многодетных семей. Всем хотелось увидеть человека из Москвы, первого выходца из нашего городка, которому выпала судьба учиться в столичном университете и стать атомным физиком или кем там…
А поздно вечером, когда последние из гостей разошлись по домам, мать уложила внука и приготовила сыну постель в углу комнаты, на старенькой пружинной кровати, о существовании которой Ри Гичен давно уже успел позабыть. Но, подойдя к ней, он вспомнил все, и теснота низкой, убогой комнатенки, целый день невольно угнетавшая его, разомкнулась вокруг, и он в один миг вновь пережил все счастье и несчастье тех далеких ночей, когда он с мучительной страстью любил свою бедную жену. И после готов был ее возненавидеть, эту губительную для себя любовь. Он вспомнил легкую занавесь тьмы над горящим лицом, робкое, теплое дыхание Мёко, дрожавшее от полноты безмолвного, покорного счастья.
Раздевшись, Ри Гичен улегся в постель и потушил свет настольной лампы, при которой когда-то самостоятельно разбирал начала высшей математики.
Но в эту ночь ему не суждено было уснуть.
Каким-то особенным запахом, горьким и пронзительным, вдруг повеяло на него, и этот запах не давал ему покоя. Он ворочался, принюхивался к постели, зажигал настольную лампу и, сидя на кровати, оглядывался вокруг, пытаясь определить, откуда же запах.
И тут за спинкой кровати увидел он висевшую на гвозде кофточку жены. То была заношенная, бесцветно- серая от частой стирки, крошечная кофточка без пуговиц, рукава все еще были слегка подвернуты.
Он снял с гвоздя эту жалкую кофточку и, закрыв глаза, долго держал ее перед собою… Так вот что остается после человека в мире физических тел. Высокие монументы на площадях, слава полководцев и вождей, великая формула Эйнштейна… И горький запах человеческой неутоленности, безвестно витающий над прахом долин… Только глупец может отделить гремящее торжество вечных дел от тихой погибельности безвестных душ, единое от частного. Ничто от Всего, Человека от Человечества. Но почему так горек запах?.. Но ведь была же Мёко, была! А теперь пропусти сквозь пальцы хоть все вещество Вселенной горсть за горстью — нет ее!
Ри Гичену хотелось сейчас заплакать, мучительно хотелось, но этого ему, счастливцу на этой земле, не было дано. Он бросил кофточку на кровать и, поднявшись, вновь оделся.
Рано утром — рассвет еще чуть просветлил небо над крышами — старуха, мать Гичена, перебудила всех соседей. Таща за руку хныкавшего, зевавшего внука, она бегала от дома к дому, стучала в окна и всем рассказывала об исчезновении сына. Ночью старухе почудилось, что сын разговаривает с умершей невесткой, голос ее поманил с улицы: «Гичен, идите сюда!», на что сын ответил: «Иду!» И вот наутро постель его оказалась пуста.
Его нашли на берегу моря, возле старых барж. Весь мокрый, в налипшем песке, он лежал лицом вниз под боком дырявого кунгаса. Когда его растолкали, он не мог объяснить, каким образом очутился на этом месте.
Через неделю Ри Гичен с матерью и сыном уехал из города на материк, — должно быть, навсегда.
А вскоре настал день поминовения, и в полночь в доме столяра Цоя собрались мы все, любившие Мёко; на столик выставили поминальную табличку. Утром старый столяр и сестра Гичена пошли на кладбище — просить прощения у Мёко и помолиться перед ее могилой о счастье всех живущих.