Но вместо снимка я увез из той командировки воспоминание о семицветной радуге, о мокрой скале, к которой приникали пьющие пчелы и осы, — и о неимоверной белизне пены, кипевшей у изножия водопада.

А теперь, пытаясь хоть с чем-нибудь сравнить ощущение белого, что поразило меня у сахалинского водопада, я представляю сначала белые облака в ясном небе, затем шапку снега на февральской крыше одной деревенской избы, лопнувшие коробочки хлопка в Киргизии, на поле, белые гладиолусы — и неизменно вспоминаю траурное одеяние моей прабабушки. Далее — вспоминаю странную, похожую на сказку историю ее жизни, ежонка, воспитанного мною и утраченного, и многое другое, и кажется мне, что могу вспомнить все. Тогда приходит настоятельное желание подумать, что же такое в этом мире мое бессмертие. Оно уходит в те жизни, которые до меня и после меня. А я должен соединить их чеканным звеном нежности.

Благополучно сдав государственные экзамены, студент Инсу перелетел самолетом из Ленинграда на Сахалин и вскоре уже входил в отчий дом. С порога он увидел, как его младший брат Хису дерет кота, причем самого зверя не видно, а только его лохматый хвост, за который и ухватился мальчик, высунув руку в форточку. Кот вознамерился полакомиться рыбой, висевшей на гвоздиках под карнизом дома, и был застигнут на месте разбоя. Теперь он жаловался неискренним утробным голосом, вцепившись когтями в деревянный карниз. Увидев старшего брата, Хису оставил борьбу и радостно вскрикнул; в тот же миг кот отцепился от карниза и промелькнул в воздухе, растопырив все четыре лапы, прижав уши к голове, — бесшумно грянулся на землю и понесся через огород к лопухам.

— Быстро! Садись на велосипед и поезжай к ребятам, — приказал старший брат. — Привез шотландское виски, пусть вечером придут и попробуют.

Мальчик на миг прижался к брату и тут же исчез с глаз. На его месте остался крутящийся вихрь воздуха, пахнущий младшим братишкой, и Инсу грустно и счастливо улыбнулся. Он снял костюм, стянул рубаху вместе с галстуком, забросил все в угол, а затем расстелил на крашеном полу ватное одеяло и повалился спать. Родители были на работе. Перелет из одного конца страны в другой утомил студента — он по времени добирался не очень долго, а видел две ночи, две алые зари…

Вечером небольшая мужская компания друзей усидела четыре приземистые черные бутылки виски, и красный широкоплечий Инсу рассказывал гостям о Ленинграде. Там теперь белые ночи, и недавно он встретил утро на берегу Невы, читал книжку и ловил на удочку рыбу. И, обернувшись к Папаше Бонги, студент произнес:

— А рыбку-то я один съел, без тебя. Знаешь, какая была вкусная рыбка!

То был намек: Инсу и Бонги когда-то вместе поехали в Ленинград, оба поступили в Политехнический институт и вместе проучились год, затем Бонги оставил туманный город на Неве и вернулся на Сахалин, чтобы жениться. Любовь его, ради которой он оставил большой мир и великие знания, была маленькая жеманная девушка по прозвищу Лисица.

Столь странное прозвище она получила из-за того, что с детства была скрытна, строптива и своенравна. Играла где-нибудь одна вдали от городка — на сопке или на берегу моря. Часто забиралась в чужие сараи и там засыпала, прикорнув в темном углу. Когда она подросла и опасно, удивительно похорошела, нашлось много парней, готовых тотчас же на ней жениться, но девушка оказалась разборчива и томила неизвестностью всех своих поклонников. Среди них был и стеснительный заика Бонги.

Это был узкоплечий, маленький юноша, удивленно и несколько испуганно глядевший на мир черными, близко поставленными к переносице глазами. Он ни на что не мог рассчитывать, потому что руки Лисицы домогались такие женихи, как боксер Дзюндо Арай и сын замначальника шахты Аполлон Шин, студент МИФИ. Бонги уехал в Ленинград и уже оттуда написал свое прощальное письмо Лисице. И вдруг получил ответ: ясным, детским почерком, всего в десять строк утверждалось, что Лисице приятен далекий привет друга, возвышенный и чистый, как отблеск солнца на горной вершине, что зря друг считает свою любовь уделом одной лишь смерти, в то время как она, наверное, все же является уделом жизни.

Получив подобный ответ, Бонги поначалу не хотел верить ничему и решил даже покончить с собой, кинувшись с Аничкова моста, и Инсу еле удалось уговорить друга, чтобы он не делал этого. Воспользовавшись случаем, он еще раз указал Бонги на коварство Лисицы: знает ведь, что человек нашел свое счастье, успокоился сердцем, так надо же ей непременно вмешаться и все поломать. Инсу никогда не был очарован Лисицей, он всегда ее недолюбливал, считая, что она самая что ни на есть вздорная и заурядная бабенка, которая мечтает лишь народить детей

и засунуть под башмак своего мужа. И он увещевал друга, чтобы тот бросил думать о Лисице и не стремился бы, подобно глупцу, совать голову в ее логовище.

Однако все вышло не так, как хотелось Инсу. После первого курса, приехав на каникулы домой, Бонги сочетался законным браком с Лисицей и больше уже не вернулся в Ленинград. Он устроился электрослесарем на шахту, и через год у него появился сын…

Итак, пирушка друзей продолжалась, и захмелевший студент держал речь. Рассказывая, он живо представлял себе ровные, долгие колоннады, львов и сфинксов, розовую предутреннюю Неву, разъятые мосты — и колоссальные небесные просторы страны, через которые медленным ходом, плавно покачивая крыльями, пробирался самолет. И с невольной жалостью Инсу смотрел на своих добрых друзей, внимательно слушавших его, потупив головы. Все они, исключая Бонги, нигде дальше Южно- Сахалинска не бывали. За три года отсутствия Инсу они успели пережениться, заиметь детей, а Бонги, у которого раньше всех появился сын, приобрел себе новое прозвище — Папаша Бонги.

— Ну вот, я и рассказал о себе, — завершил Инсу. — А теперь, друзья, доложите, что новенького в вашей жизни.

Гости переглянулись, помолчали, а затем кто-то ответил:

— Да все у нас по-старому, дружище Инсу. Живем помаленьку, на шахте работаем.

— Купили по мотоциклу, — добавил другой. — А Хон успел даже продать. Теперь он один без мотоцикла.

— А почему ты продал, Хон? — удивился Инсу.

— Э… чего там, — буркнул Хон и затем словно воды в рот набрал.

— Дело тут нечистое вышло, странное дело, — стал кто-то рассказывать. — Купил Хон «Урал» с коляской у Задябиных, а Васька Задяба, слыхал ты или нет, утонул прошлым летом в реке. И вот ехал Хон ночью, а возле моста человек стоит, руку поднимает. Ну, Хон и останавливает. Тот уселся на багажник — и вдруг схватил Хона за шею и стал душить, ни слова не говоря. Еле Хон вырвался, соскочил с мотоцикла и стал драться с человеком. А потом вышла луна, и видит Хон — перед ним как будто бы Васька Задяба! Хон чуть не наклал в штаны, повернулся и бежать. А наутро, когда мы пошли туда, смотрим — мотоцикл стоит под мостом…

Выслушав рассказ, студент с сомнением покачал головою.

— Друзья, — сказал он, — или вы пьяные все, или считаете, что я круглый дурак, и смеетесь надо мною.

— Мы не пьяные, — ответили друзья, — от твоей в и с к э что-то у шахтера ни в одном глазу. А мотоцикл мы все вместе выкатывали из-под моста, что было, то было, Инсу.

— Ребята, возможно ли такое в наш просвещенный век? — мягко укорял друзей студент.

— Все возможно, — ответили ему. — А взять тот случай в Южно-Сахалинске? Таксист ехал ночью, а на углу девушка стоит, машину останавливает. Садится сзади и дает адрес, куда ехать. Ну, едет он и желает посмотреть в зеркало, что за красотку послала ему судьба в скучную ночную пору. Смотрит он, смотрит в зеркало, а ничего не видит. Оборачивается на ходу, — а девушка сидит сзади, как сидела. Снова он смотрит в зеркало — свое рыло видит, а девушку не видит. Что такое? Таксист был молодой, ни черта в таких делах не смыслил, а то бы сразу догадался, что за красотку послала ему судьба в ночную пору… Ну, подвез ее по адресу — стоит хибара деревянная японская, тут девушка и говорит ему, что денег у нее нет, сейчас, мол, вынесу из дома. Таксист смотрит — вход в домишко один, ладно, соглашается. Ушла она, а таксист ждет. Ждал-ждал, надоело ждать, сам пошел в дом. А там старик со старухой одни, таксист им: так, мол, и так, где девушка? «Какая девушка? Никакой девушки здесь нет». Ну, таксист и рассказывает, какая она была, во что одета. И тут старики повалились на пол и стали плакать: оказывается, то была их меньшая дочь, которая умерла три года назад, а сегодня как раз день поминовения, а они позабыли об этом…