Вдруг снова просунулся в дом ствол ружья, поводило черным зрачком дула из стороны в сторону, и дверь открылась. Видимо, хунхузы привыкли только так входить в чужой дом. На этот раз вбежали двое — в лисьей шапке и тот, дядькин приятель, втащили, держа на разные края, большой картонный ящик. Бросив его посреди комнаты, хунхузы тут же выскочили обратно.

Короб был доверху набит крученым румяным хворостом — из сладкого теста, прожаренного в золотистом масле. Это было любимое детское лакомство. Видимо, хунхузы распотрошили чью-то лавку.

А вскоре опять затрещали на улице частые выстрелы. То пришли на помощь к робким соседям казаки из русского села. Человек тридцать бородатых всадников ворвались через раскрытые ворота, со свистом и гиканьем промчались по улице. Казаки с ходу заняли два больших дома на главной улице, засели там и стали постреливать. Хунхузы отступили. Тогда казаки перебежали дальше, к следующим домам. И, увидев перед собою настоящих бойцов, умевших драться, бандиты кинулись в отступление. Снова беспорядочно галдя и размахивая оружием, пронеслись они конной и пешей ордой по улицам и вывалились за глиняную стену. Посреди улицы осталось несколько трупов. Казаки выводили лошадей, прыгали в седла и неслись к воротам, чтобы пострелять из блиндажей вслед отступающим.

Погуляв на свободе неделю-другую, поразвеяв свою тоску, дядя возвращался домой и принимался за воспитание племянников. Он приносил огромный кусок мороженого мяса, отрубал топором часть и варил густой мясной суп. Изголодавшиеся племянники набивали животы и разваливались на кане. Дядя стаскивал с них рубахи и штаны, укрывал одеялом и, запалив свечу, принимался казнить на ее огне паразитов. Учинив расправу над ними, дядя выносил одежонку ребятишек во двор и вывешивал на мороз. Затем принимался осматривать ссадины, болячки на племянниках, лечить их и стричь им волосы. Начинал он с младшего, который хныкал и лил слезы, а двое других с тоскливыми глазами ждали своей очереди, сидя под дырявым одеялом. Закончив санитарную работу, дядя заносил со двора промороженную одежду, аккуратно складывал ее в стопу и усаживался сверху, чтобы согреть своим телом. И принимался за наставления.

— Понимаете ли вы, дармоеды этакие, что ваш дядя из-за вас горе мыкает? — спрашивал он, сурово глядя на мальчишек, рядком сидевших перед ним. — Мое ли дело заниматься женской работой? Или вы думаете, что у меня горя мало? Должны вы слушать своего дядю или нет? Чего я от вас хочу, поросята? Я хочу, чтобы вы людьми стали, дружно жили, как это полагается братьям. Ну- ка, дружно вы жили, пока меня не было дома?

Младший, которого звали Розовым Югом, вдруг очухивался от дремоты и, притворно хныкая, жаловался на шестилетнего Каменного Тигра, наговаривая, что было и чего не было. Каменный Тигр, встрепенувшись, испуганно смотрел на братишку.

— Та-ак! — грозно произносил дядя и схватывал веник, обжимая в руке мягкое метлище.

— А он к матери бегал, кашу у нее ел, — поспешно отползая назад, сообщал Каменный Тигр, но черенок веника уже доставал его.

Дядя лупил и Каменного Тигра, и младшенького, а затем, обернувшись, перетягивал веником и старшего, который смотрел на всю эту войну с благодушной улыбкой.

— За что, дядя? — вскрикивал тот, почесывая спину.

— А чтоб тебе, щенок, не завидно было, — отвечал дядя и вновь замахивался.

После этого братья укладывались спать, а дядя долго еще сидел возле свечи, накладывая новые заплаты на ребячьи штаны.

Он решил выучить их, мечтая, что вернется домой и привезет с собою трех грамотных парней. Был в селе один грамотей, который обучал у себя на дому деревенских ребят. К нему и были определены двое старших.

Учитель этот зло дрался, заставлял провинившегося ученика закатывать штанины, а затем врезывал сырыми розгами по его голым икрам. Каменный Тигр, если и ему приходилось быть поротым, исхитрялся: когда учитель наносил удар, мальчик быстро приподнимал одну какую-нибудь ногу. Следующий казнящий удар принимался уже на другую ногу. Таким образом, считал Каменный Тигр, ему достается вдвое меньше ударов, нежели тем, которые принимают их на обе ноги сразу.

Брат его, например, принимал порку не шелохнувшись, чуть ли не с улыбкой. Учитель, зная эту его нечувствительность к розгам, наказывал его неохотно, разве что в крайнем случае. Мальчик, коренастый, крепкий силач, окрещен был Михаилом, а корейское имя его тоже означало Тигр, но только — Рычащий Тигр. Он не любил и не хотел учиться. Учение он воспринимал как тяжелую повинность, которую наложил на него властный дядя. И в представлении Михаила учиться — это значило получать порку, больше ничего, и он исполнял эту повинность как можно лучше. Зубрить же буквы он считал уделом тех, кто не может вынести дранья. На уроках он сладко спал, уткнувшись головою в спину сидящего впереди соседа. За зиму Рычащий Тигр не выучил и трех букв, а на следующую зиму вовсе перестал посещать школу.

Дядя, узнав об этом, решил выяснить, где же бывает Михаил в те часы, когда должен бы сидеть на уроках. И выследил: вдали от села, в чистом поле, была вырыта в снегу яма, на дно которой брошена солома, а на соломе валялся Рычащий Тигр, заложив под кудрявую голову руки, закинув ногу на ногу. Увидев над краем ямы дядьку, он вскочил и выпрыгнул с другой стороны, словно и впрямь тигр. Дядя его не догнал, а тот вечером не заявился домой.

Месяц дядя гонялся за ним и не мог поймать. Где мальчишка спал и чем кормился, было неизвестно. А стояла холодная зима, на Рычащем Тигре ничего не было, кроме рваной куртки, штанов из домотканого рядна, кожаных постолов да кудрей на голове. Дядя взял у соседей верховую лошадь, чтобы легче было преследовать беглеца. Однако и это не помогло. Мальчик от села далеко не уходил, крутился по закоулкам и, бывало, дядя почти настигал его, но в последнюю минуту Михаил успевал перемахнуть через высокий забор или стенку. Наконец люди помогли бедному дядьке поймать Рычащего Тигра, и он со связанными руками и ногами был привезен домой.

Дальше дело происходило во дворе. Дядя выкатил широкую колоду, воткнул в нее топор и объявил, что сейчас казнит негодного племянника. Он развязал мальчишке руки и спросил в последний раз, возьмется ли тот за ум, если его оставят в живых.

— Учиться, что ли? — волнуясь, спросил племянник.

— Да, сукин сын!

— Не буду, — ответил мальчик.

— Тогда клади лапу на бревно!

Михаил положил свою широкую короткопалую руку на заиндевевшую колодину. Дядя взмахнул топором и тяпнул. Острый топор воткнулся в дерево возле руки, а малый даже не отдернул ее. Дядя в бешенстве вновь занес топор и… далеко отбросил его в сторону. Он отвернулся и вытер рукавом слезы.

— О, дурной я, дурной! — крикнул дядя, плача. — Что же это я делаю! Мальчишка, неужели ты готов даже умереть, чтобы только не учиться? Что же это такое? И я довел тебя до этого, я, твой дядя! Прости меня, племянник, оставайся как есть болваном, крути волам хвосты. Ты станешь хорошим пахарем, может быть, и хорошим человеком станешь, но будешь дурак дураком, такова, видно, твоя судьба.

И дядя удалился в дом, бросив сидящего на снегу племянника. Михаил стал развязывать спутанные веревкой ноги. Он оглянулся и, заметив стоящего у забора братишку, позвал его:

— Чего смотришь? Иди сюда, помоги.

И Каменный Тигр подошел, со страхом глядя на старшего брата. Сам-то он учился охотно, с удовольствием присоединяя свой голос к нестройному хору бубнящих ученических голосов. Книжные знания, хотя и непонятные, манили его — не так, может быть, сами знания, как смутная вера в то, что учение таинственным образом может однажды изменить его жизнь, убрать из нее телесную боль и темный, безликий ночной страх души.

А вот брат его, Рычащий Тигр, ничего, видимо, не боялся. Ему все то, что неясно и сладко грезилось Каменному Тигру, было не нужно. Ибо Михаил ощущал в себе совершенство существа, наилучшим образом приспособленного для жизни. Он уже с тех лет видел, что крестьянская работа, которою кормятся все вокруг, легка для него и радостна. И он смеялся, глядя в лицо братишке и подмигивая ему. А тот, подойдя, испуганно смотрел на заиндевелый кругляк дубовой колоды, на котором, словно четкая печать, виднелся темный след пятипалой человеческой руки.