Покинув кафе, Олег направился по улице, еще не зная куда, но в ясном предчувствии того, что сегодня обязательно встретит нечто необыкновенное, достойно завершающее это радостное для него утро. Из раскрытого окна на третьем этаже огромного дома взмыла на волю музыка, знакомая мелодия из «Времен года» Чайковского, и Олег, остановившись, с волнением слушал ее. И когда смолкла она, другие звуки — гул машин, шум города, набирающего свой утренний разбег, — постепенно завладели его вниманием. Олег Клевцов оглянулся вокруг и увидел дома, улицы, распустившиеся свежие тополя в трепете легкого ветра, идущих людей в весенней одежде — жизнь, утренний лик ее увидел таким, каким он был на самом деле. С ним ли, праздно стоящим сейчас у подножия города, или вовсе без него — но всегда будет трепетать на гранях высоких домов этот ярый свет, и сверкать поток машин на гудящих, как море, улицах, и летать меж антенных мачт, темнеющих над крышами, невидимая и бесплотная, но живая, как сама человеческая душа, ее неумирающая музыка. Впервые он столь ясно осознал для себя, что согласен, оказывается, давно потаенно согласен, что пусть так оно и будет: гудит, и сверкает, и звонким голосом птиц славит самое себя жизнь, и плывет под разноцветными знаменами повторяющихся рассветов. Пусть все так и будет, всегда и вечно будет — с ним ли, без него ли — с его любовью, сверкнувшей мгновенной каплей в водопаде жизни, с его утратою любви и скорбью, в окончательном забвении любви, утраты, скорби — пусть все так и будет. Какое же облегчение сошло на душу, стоило только осознать это спокойное свое великодушие и бескорыстие!

Он сел в первый попавшийся троллейбус и доехал на нем до конца; затем пересел в автобус и добрался на нем до Филевского парка; пересек парк и оказался на обрывистом берегу Москвы-реки. Он спустился к воде и, утопая ногами в песчаных осыпях, побрел вдоль реки. И вскоре вышел на Крылатское — одноэтажное, в садах и огородах, — спустился оттуда вниз, к Гребному каналу. Он походил возле воды, глядя, как мальчики-новички пытаются освоить каноэ, неуверенно покачиваясь на шатких лодчонках; обошел вокруг трибуны водного стадиона, набрел на уютное кафе, зашел туда и выпил фруктовой воды. Времени до того часа, когда надо было ехать в больницу к Валерии, оставалось еще много, и Олег решил погулять по окрестностям Крылатского, заманчиво призывавшим свежестью своей первой зелени…

И вскоре он оказался возле Крылатских гор. Выходя к ним по тропинке, бегущей краем оврага, Олег заметил вдали, на вершине холма, что-то яркое, как знамя, бело- голубое, трепещущее на ветру. Подойдя ближе, он увидел нечто похожее на огромную бабочку, которую держал над собою человек, стоящий на краю обрыва. Олег слышал о дельтапланах, читал о них в журнале, но никогда не видел, как летают на этих аппаратах. Между тем человек приподнял дельтаплан, разбежался и прыгнул с обрыва, и яркая двухцветная бабочка скользнула вперед и вниз, на мгновенье зависла в воздухе, подхваченная встречным ветром, затем плавно пронеслась над купою нежно-зеленых деревьев, стоящих на дне оврага, перелетела заболоченный ручей и, снизившись, пала на землю, уткнувшись в нее концом правого крыла. Приподняв на плечи аппарат, дельтапланерист развернул его и потащил назад, перешел ручей и стал карабкаться по крутому склону.

Пройдя вперед мимо развалин кирпичной церкви, занимавшей вершину холма, и вдоль ограды, поросшей густыми кустами сирени, Олег приблизился к краю обрыва, с которого бросился вниз человек, теперь невидимый под своим аппаратом, похожим на медленно ползущего в гору громадного мотылька. На обрыве стояли два парня и внимательно смотрели вниз, а недалеко от Олега ходила по кругу, то и дело резко поворачивая назад и следуя в обратную сторону, невысокая, стройная женщина в брюках, в нейлоновой сиреневой куртке. Когда Олег поравнялся с нею, она остановилась и странным, пристальным взглядом уставилась на него — и не то улыбнулась, не то скривила лицо в гримасе страдания. У нее были короткие, туго завитые волосы, темные сросшиеся брови, глаза как угли, чистые белки глаз и очень белые зубы, сверкавшие в полураскрытом рту. И все так же — не то смеясь, не то собираясь заплакать — непонятно глядя на Клевцова, она спросила:

— Это разве мой сын?

— Так, значит, он ваш сын? — вопросом отвечал на вопрос Олег, сразу догадываясь, о ком идет речь…

— Нет, это не мой сын, это какой-то летающий человек, — убежденно произнесла она и вдруг рассмеялась: громко, белозубо, заразительно. — Он, понимаете, летать захотел, как птица, а я тут бегай и с ума сходи. Ведь не разрешает подходить к себе, когда он занят своим делом, вот как. Пожалуй, если подойду, так по шее заработаю, не посмотрит, что мать родная передним. Как вам это нравится?

— А вы не подходите, — смеясь, отвечал Олег, — если он у вас такой горячий!

— Уж такой он сумасшедший, — подтвердила женщина. — Мать за курицу считает, мать для него не указ.

— Ас отцом как? — полюбопытствовал Олег Клевцов.

— Отца у нас нет, — ответила женщина. — Сынок у меня получился без отца. Слышали, наверное, что бывает такое? — И снова рассмеялась, ярко брызнув белизною крупных зубов. — Он у меня один-единственный на всем белом свете — и вдруг ему летать, видишь ли, захотелось. Как вы думаете, не улетит от меня совсем?

— Я думаю, он очень хороший мальчик, — отвечал с улыбкою Олег. — С ним ничего не должно случиться.

А

вот вы, мамаша, вы сами не совсем нормальная. Ведь вы, признайтесь, ничуть не боитесь, что сын у вас летает. Наоборот — вы, как я понимаю, с ума сходите от радости.

— Послушайте, как вы угадали? — с простодушным удивлением спрашивала женщина, разводя руки и пожимая плечами.

— Так ведь нетрудно догадаться, глядя на вас, — весело отвечал он.

— Нет, я боюсь, конечно, и очень боюсь, — говорила она. — Но вы подумайте только: мой мальчик, из-за которого пришлось в жизни мне хлебнуть-таки немало, вдруг захотел быть среди летающих людей! Вы понимаете это? Не на мотоциклах гонять, не на танцы с девочками ходить, а летать! Сам где-то достал чертежи, трубки эти… винты и всю зиму возился, мастерил, в доме ступить было негде… И вот пожалуйста — полетел! Разве мне когда-нибудь могло прийти в голову, что я увижу такое?

— А тяжело, наверное, тащить все это в гору, — сказал Олег Клевцов, увидев, как из-за края обрыва появился парень с дельтапланом на плечах.

— Семнадцать килограммов весит, — отвечала женщина, уже неотрывно глядя на сына.

Олег Клевцов подошел к площадке, с которой вновь готовился стартовать летающий парень; двое других, видимо сторонние наблюдатели, топтались сзади него, Олег остановился рядом с ними. Тот, кто собирался броситься с горы в полет, неподвижно застыл на месте, приподняв за подвесную раму аппарат; лицо у молодого человека было отрешенным, он внимательно смотрел вперед, промеряя взглядом воздушный провал, начинающийся за краем обрыва. И, не замечая никого, он стоял, ожидая, видимо; встречного ветра. Насупленные брови, сжатые губы и суровый взгляд планериста не вязались с нежной отроческой свежестью лица, с его миловидностью. Очень напоминало Олегу это лицо юноши, готовящегося к полету, лицо другого мальчика, тоже нежное и трепетное, но обращенное к миру с требовательным вопросом в глазах.

А у этого

не было такого вопроса — он сам себе уже ответил на него.

Он выпрямился, подался вперед, пробежал несколько шагов, высоко подняв над собою трепещущие крылья, ринулся в голубоватую пустоту — и полетел.

Утопия Гурина

повесть

Напрасно будет искать читатель Сарымский край на географической карте. Страна эта вымышлена.

1

Понадобилось Турину немало пережить, чтобы прийти к своему решению, много ступенек невозвратных лет вело, оказывается, вниз, по крутой лестнице, а он-то и не понял, что вниз, что куда-то во мглу и холод взаимного отчуждения, где существовать вместе уже было нельзя, не отказавшись окончательно от своего человеческого достоинства.