Нота г. Хольсти послѣдовала, несмотря на горячее и убѣдительное письмо изъ Парижа отъ бывшаго президента Финляндіи ген. Маннергейма къ президенту Финской республики проф. Стольбергу, полученное въ Гельсингфорсѣ того же 5 ноября. Въ письмѣ своемъ ген. Маннергеймъ говорилъ, что въ настоящую минуту, когда финскій народъ стоитъ наканунѣ рѣшеній, которыми опредѣлится его будущее, онъ считаетъ своимъ патріотическимъ долгомъ выразить сбой взглядъ на дѣло и высказать свое мнѣніе.
«Благодаря ходу событій, финскому народу еще разъ — судя по всему, послѣдній — предлагается случай закрѣпить свою свободу, создать для юнаго финлядскаго государства условія спокойной и счастливой будущности, а равно л доказать міру, что неограниченный суверенитетъ финляндскаго правового государства представляетъ общеевропейскій интересъ. Этого можно достигнуть путемъ участія Финляндіи въ великой, рѣшающей борьбѣ съ жесточайшей деспотіей, какую когда-либо наблюдалъ міръ. Жертвъ потребуется, говорилъ ген. М., сравнительно мало…
Если Петроградъ будетъ взятъ безъ нашего содѣйствія, то страна наша будетъ поставлена предъ необозримымъ рядомъ затрудненій при предстоящей урегулировкѣ ея отношеній къ своей восточной сосѣдкѣ.
Въ такомъ случаѣ не будетъ нами дано дружественнымъ намъ державамъ тѣхъ аргументовъ, которые въ случаѣ оказанной нами въ минуту опасности помощи могли бы быть ими приведены въ нашу пользу въ отношеніи къ могущимъ быть въ будущемъ намъ предъявленнымъ разнаго рода требованіямъ. Если же сражающіяся подъ Петроградомъ бѣлыя войска будутъ разбиты, то всѣ будутъ въ томъ винить насъ. Уже и теперь поднимаются голоса, утверждающіе, что Финляндія избѣгла вторженія большевистскихъ силъ только благодаря операціямъ русскихъ армій на югѣ и востокѣ…
Взоры всего міра нынѣ направлены на насъ, и всѣ друзья Финляндіи съ безпокойствомъ задаютъ себѣ вопросъ, будемъ-ли мы достойны своего положенія, какъ свободный народъ, и обнаружимъ-ли готовность по мѣрѣ своихъ силъ содѣйствовать созданію общеевропейскаго мира. Спрашиваютъ, неужели нашъ народъ, который самъ годъ тому назадъ, стоя на краю гибели, взывалъ о помощи, неужели онъ нынѣ отвергнетъ обращенную къ нему просьбу о помощи. Отъ того или иного рѣшенія этого вопроса будетъ зависѣть, въ правѣ-ли будутъ современность и потомство обвинять храбрый и благородный народъ въ томъ, что онъ малодушно отказался совершить дѣло, котораго отъ него требовали интересы человѣчества и заботы о собственномъ будущемъ благѣ»[201].
И эти доводы Маннергейма не помогли. На мѣстѣ, въ Финляндіи, ничему уже не вѣрили и во всемъ сомнѣвались. Еще меньше могла помочь запоздалая телеграмма Сазонова ген. Юденичу о томъ, чтобы онъ отъ имени Колчака заканчивалъ переговоры съ Финляндіей, на признаніе которой, теперь уже разбитый, Колчакъ, наконецъ, согласился. Съ упрямствомъ, заднимъ числомъ, адм. Колчакъ, какъ бы одобрялъ позицію ген. Юденича по отношенію къ его демократическому правительству и этимъ самъ своей рукой подписывалъ смертный приговоръ чаяніямъ окраинныхъ государствъ, видѣвшихъ въ искреннемъ демократизмѣ, пожалуй, единственную надежную гарантію спокойнаго разрѣшенія мучившаго ихъ вопроса о неприкосновенности.
Политическая слѣпота окончательно поразила людей праваго лагеря и они, казалось, дѣлали все, чтобы насторожить противъ Россіи окраинные народы и пресѣчь всякую охоту помощи бѣлому дѣлу съ ихъ стороны. Взять хотя бы тотъ же раутъ, затѣянный съ цѣлью сближенія съ финскимъ общественнымъ и государственнымъ міромъ. На другой день послѣ неудачнаго раута, въ маленькомъ Гельсингфорсѣ всѣ воробьи на крышахъ чирикали, что «русскій Гельсингфорсъ» не только сознательно не поддержалъ нашихъ усилій, но демонстративно въ тотъ же самый день, въ пику ненавистному ему сѣв.-зап. правительству, устроилъ обѣдъ великому князю Кириллу. Разсказывали (и объ этомъ потомъ писалось въ русскихъ газетахъ), что великій князь Кириллъ, узнавъ про подоплеку его чествованія, оказался достаточно патріотичнымъ и выразилъ энергичное неудовольствіе всей этой затѣей. Говорятъ, онъ горько упрекалъ пригласившихъ его лицъ, зачѣмъ они выставили его врагомъ тѣхъ людей, которые, устраивая раутъ, работали для дѣла спасенія общей родины.
Я не могъ присутствовать на раутѣ; я былъ въ это время въ сеймѣ, гдѣ ожидалъ предстоящей мнѣ бесѣды съ финскими соціалистами. Мы заранѣе сознательно подѣлили наши функціи: Маргуліесъ и Ліанозовъ взяли на себя финскую буржуазію, я — соціалистовъ. Времени не приходилось терять, а мое отсутствіе на раутѣ было разъяснено.
По окончаніи раута ко мнѣ явился ген. Васильковскій, бывшій кадровый казачій генералъ и, временно при Керенскомъ, командующій петроградскимъ военнымъ округомъ. Онъ просидѣлъ у меня цѣлыхъ четыре часа и говорилъ, не переставая. Я молча слушалъ и наблюдалъ его. Васильковскій жаловался на косность нашего генералитета, возмущался, что они считаютъ его большевизанствующимъ, заградили ему доступъ въ Эстонію, не подпускаютъ къ арміи и предрекалъ гибель всей кампаніи. Въ заключеніе онъ просилъ, въ моемъ лицѣ, правительство повліять на ген. Юденича, внушить окружающимъ его людямъ, что преступно отталкивать отъ арміи такихъ лицъ, какъ онъ, и дать ему возможность работать въ сѣв.-зап. арміи. Онъ-де вполнѣ на уровнѣ пониманія требованій современности, а наши генералы старые, ничему не научившіеся офицеры, которые никакъ не могутъ понять, что теперь нужны иные люди и иные методы борьбы.
О генералѣ Васильковскомъ меня предупреждали раньше, что онъ несовсѣмъ нормаленъ и политически неустойчивъ. Ненормальнымъ его нельзя было назвать; онъ производилъ впечатлѣніе человѣка нервнаго, съ какимъ-то спутаннымъ мышленіемъ. Я сказалъ ему, что надеждъ на его возвращеніе въ армію питаю мало, но просьбу его все-таки передамъ. На другой день я разсказалъ про посѣщеніе Васильковскаго Маргуліесу. Послѣдній, помню, разсмѣялся и предупредилъ меня, что о ночномъ визитѣ генерала несомнѣнно доложатъ, куда слѣдуетъ, въ самомъ превратномъ видѣ. Я не придалъ тогда этимъ словамъ серьезнаго значенія.
По возвращеніи въ Ревель я передалъ бесѣду съ Васильковскимъ въ маломъ собраніи нашего совѣта и, не поддерживая его просьбы, поинтересовался мнѣніемъ коллегъ. Они не повѣрили его искренности, а одинъ изъ нихъ, кажется, С. Г. Ліанозовъ, выразилъ сомнѣніе, чтобы онъ вообще былъ пригоденъ къ какой либо созидательной работѣ на фронтѣ.
Послѣ ликвидаціи арміи Васильковскій перебрался въ Эстонію. Одно время онъ фигурировалъ здѣсь въ миѳической должности командующаго бѣлорусской арміей, а затѣмъ, послѣ моего отъѣзда заграницу, помирился съ тамошними монархическими русскими кругами и сдѣлался ярымъ сторонникомъ ихъ идей. Въ концѣ концовъ эстонское правительство нашло для себя вредной всю эту организацію, и ген. Васильковскій, какъ писали газеты, въ числѣ прочихъ монархистовъ подвергся высылкѣ заграницу. Думаю, что эта фигура для всякой партіи не будетъ пріобрѣтеніемъ.
Въ Ревелѣ мы снова окунулись въ безотрадную политическую атмосферу. Армія отступала, эстонцы косились на насъ, пресса ихъ вела агитацію за скорѣйшее возобновленіе переговоровъ съ большевиками, сѣв.-зап. правительство считалось окончательно погребеннымъ. Нѣкій ген. Владиміровъ, одно время не выходившій изъ кабинета С. Г. Ліанозова, перекочевалъ въ станъ ген. Юденича. Передавали, что, въ предвкушеніи ожидавшихся побѣдъ надъ Петроградомъ, военная камарилья категорически рѣшила не допустить сѣв.-зап. правительство въ столицу, а тайная контръ-развѣдка ген. Глазенаппа, руководимая вчерашнимъ другомъ правительства ген. Владиміровымъ, преждевременно составила какой-то списокъ лицъ, подлежащихъ въ Петроградѣ выведенію «въ расходъ». Неудачи похода нисколько не отрезвили этихъ людей.
Вскорѣ послѣ нашего возвращенія состоялось частное совѣщаніе правительства на квартирѣ Е. И. Кедрина. Были всѣ, кромѣ ген. Юденича, Евсѣева и Филиппео. Въ большой, прекрасной рѣчи М. С. Маргуліесъ доложилъ о нашей работѣ въ Финляндіи, а затѣмъ горячо обрушился на правый лагерь, погубившій всю работу правительства. Его поддержали Ф. Г. Эйшинскій, С. Г. Ліанозовъ, П. А. Богдановъ, и я. Всѣ говорили на тему, что такъ продолжаться дальше не можетъ: убивая авторитетъ правительства, политика ген. Юденича бьетъ по бѣлому дѣлу. Присутствовавшій на совѣщаніи к. — адм. Пилкинъ почувствовалъ себя, видимо, въ положеніи подсудимаго и началъ защищать генералитетъ. Обмѣнъ мнѣній принялъ страстный характеръ.
