— Мама! Я сам оделся!..

Сидит с матерью на диване.

— Мам, я Чапаев.

— А я кто? — спрашивает мать.

— Ты — Анка-пулеметчица, — отвечает Максим.

Мать уходит в прачечную, закрыв Максима в комнате: он спал. Возвращается. Открывает двери. А он бегает с автоматом. Та-та-та…

— Ты давно встал?

— Уже было темно.

— А сколько же было времени?

— Восемь минут…

Строит корабль из кубиков.

— Папа, смотри — пиратский корабль! А вот свастик.

— А что это — свастик?

— Ну, что же ты, не знаешь? Это фашисты…

Прихожу с работы. Он в новой рубашке.

— Папа, это мне Женя подарил!

Оказывается, приезжала бабушка Наташа с внуком Женей.

— А ты ему что? — спрашиваю.

— А я ему бескозырку! — вовсю кричит Максим.

Какая радость — ответить на радость!

Пою гамзатовских «Журавлей». Слушает не шелохнувшись. Временами подпевает. Когда кончаем петь, говорит со вздохом:

— Хорошая песня. Только грустная.

Долго не засыпает. Нарочно беру его на руки, как грудного ребенка, и качаю. Застенчиво смеется:

— Ну, хва-атит, папа. Я же не маленький…

Рисует акварельными красками. Черную краску разводит и разводит. Вся страница черная.

— Что это ты нарисовал?

— Да это нефть горит.

Болен. Катар верхних дыхательных путей. Надо либо ставить горчичники, либо пить горячее молоко с инжиром. Не хочет делать ни то, ни другое. Как быть?

— Давай, — говорю, — или — или.

— Давай пить молоко, — отвечает.

Долго дует в чашку и наконец пробует пить.

— Ты мне дал не молоко, а какую-то непонятность и невкусность.

Не пьет.

Прибегаю к угрозе. Не помогает.

Мать кричит из кухни сердито:

— Я несу горчичники. Ну-ка, готовься!

— Сейчас, мама! — кричу я в ответ. А Максиму говорю тихо: — Давай шутку маме устроим. Выпьем молоко, пока она придет с горчичниками. Она придет, а мы ей — пустую чашку!.. Смеху будет!..

Тут же выпивает молоко. Глаза сияют. Заговорщицки подмигивает мне. Встает на кровати и в нетерпении кричит:

— Ну, иди, мама!.. Иди с горчичниками!..

Играет сам с собой:

— Убрать сходни!

— Есть, капитан!

— Отдать швартовы!

— Есть, капитан. Разыгрывает роли. Меняет голос.

Один в комнате. Громко отдает приказание:

— Убрать сходни!

Голос, в котором удивление:

— Как это убрать?

Голос, в котором участие:

— Зачем убирать?

Голос грозного капитана:

— Скоро ли сходни уберут? Ф-фу-ты, непонятливые шкоды!

Некоторое время в комнате слышится пыхтенье. Потом снова крик:

— Да что же это у меня все падает и падает? Вот дур-рацкая игрушка!..

— Что, уже сломал яхту? — спрашиваю, входя к нему.

— Она сама-а… — тянет он и с грустью смотрит на оторванный парус под шкафом.

— Зачем же ты обманываешь? Ведь это ты ее сломал.

— Да. Но я боялся, что ты меня ругать будешь…

Читаю сказку про волка. Он съедает козлят.

Максим не выдерживает и бьет волка кулаком (по картинке).

— Я скажу дедушке Пете, и он убьет волка лопатой. И он убьет противного волка!.. — решительно топает ногой Максим.

Потом придумывает еще много видов казни для волка.

Сошел снег. И вдруг снова выпал.

— Папа, а почему опять снег?

— Да, видишь, не хочет уходить зима.

— А знаешь, папа, я однажды видел, как весна превратилась в Кощея Бессмертного, напугала зиму. Зима испугалась и убежала.

Идем из детского сада по набережной. В руках у Максима игрушечный танк. Всю дорогу говорит о нем, расспрашивает. Узнанное тут же рассказывает мне.

Навстречу молодой папа с сынишкой, которому года полтора. Тот плачет.

— Почему плачет мальчик? — интересуется Максим.

Я возьми и ответь:

— Папа ему не купил такой вот танк, как у тебя.

— А почему? У него денежек нет, да?

— Возможно.

Тогда Максим серьезно говорит:

— Знаешь, наверно, мальчишкин папа зарабатывает мало.

Пришли из детсада и моем руки. Приглаживаю его торчащие вихры.

— Знаешь, папа, когда меня дергают за волосы, я смеюсь.

— А кто же тебя дергает?

— Воспитательница. Елена Васильевна.

«Ничего себе», — думаю.

— А почему же это она тебя дергает за волосы?

— Она хочет справиться со мной, — поясняет Максим. — А я не поддаюсь.

— И тебе больно?

— Да. И я за это «больно» смеюсь.

Надо поговорить с воспитательницей. Не выдумал ли он все это?

Построили с ним из кубиков станцию метро. Я ушел в свою комнату, он остался играть. Слышу — выразительно, голосом женщины:

— А где у вас продаются газеты? Скажите, пожалуйста.

Отвечает своим голосом.

— Нет у нас газет.

Потом приходит ко мне.

— Папа, а киоск у метро мы с тобой и не построили.

— Это наша ошибка с тобой…

И уходит строить киоск.

Купили Максиму светофор. Полдня играл им. Затем начал развинчивать-раскручивать. Надо же узнать, что там внутри.

Дело дошло до батарейки. Вскрыл. Из нее потекло.

Идет с мокрыми руками к матери.

— Мама, в батарейке какая-то слякость…

Смотрим телевизор. Мать в кухне у окна курит.

— Мама, иди сюда. Интересный фильм!

— Сейчас покурю…

Герои кинофильма простужены.

— Мама, хватит курить! — кричит Максим. — От твоего табака даже в телевизоре дяди кашляют!..

Спрашивает:

— Ты сегодня поедешь на работу?

— Да. Мы вместе поедем. Ты на свою работу — в детсад, а я — на свою.

— А где ты работаешь?

— В центре Москвы. У Кремля.

Садится на стул. Задумывается.

— Одевайся, — тороплю его. — Почему ты не одеваешься? Опоздаем в детсад!

— Ты плохо со мной говоришь, — отвечает.

— Как это плохо? — еле сдерживаю раздражение.

— Ты, папа, скажи вежливо: «Максим, одевайся, пожалуйста».

Приходится быть вежливым.

Едем в автобусе. Мест нет. Одна пассажирка взяла его на колени. Долго сидит молча. Потом поднимает к ней глаза:

— А мой папа работает у Кремля.

Это уже — как другу. Еще бы — она держит его на коленях.

Через минуту.

— А знаете, кто у нас в группе самый тихий и самый умный мальчик? Андрюша Калашников.

— Почему ты так решил? — спрашивает пассажирка.

— Елена Васильевна говорит, воспитательница, — поясняет Максим.

— Ну, тогда сомнений быть не может, — поддерживает спутница авторитет воспитателя.

— А с Тимуром я уже не дружу, — совсем оживляется Максим. — Он глупости говорит. Я теперь дружу с Женей Давыдовым.

— А какие же глупости говорит Тимур? — простодушно интересуется собеседница.

— Ну, зачем же я буду повторять их вам? — Максим в недоумении разводит руками.

Собеседница смущается. Автобус хохочет.

Не ест. Остывает завтрак. Прошу есть — не ест. Снова прошу — не ест. Угрожаю ремнем. Знаю, не надо бы. Но что делать? Болеет, похудел.

После угрозы все-таки ест. И хорошо ест. Через несколько минут показывает пустую тарелку.

— Сынок, — говорю ему, — почему же ты не ел, когда я тебя спокойно просил? Почему надо кричать на тебя? Ты же понимаешь, как это мне неприятно.