Мы снова покидаем Центр, вливаясь в толпу обезумевших от страха людей. Они толкают друг друга, падают, поднимаются, хватаются за одежду. А впереди я замечаю Кирилла. Знаком показываю Адаму бежать за мной.

– Останови это! Прошу! – кричу я издалека.

– Нет! – его глаза пылают ненавистью. Он не остановится, он одержим, я это вижу. Но если он здесь, снаружи, может, ничего и не случится…

Меня сносит с ног ударной волной.

От взрыва земля дрожит и стонет, мое тело вибрирует вместе с ней. Что-то тяжелое давит со всех сторон, даже снизу; оглушающий грохот вдруг обрывается, как будто я потеряла слух.

Мир взорвался, разлетелся на части, рассыпался пеплом.

Я пытаюсь подняться, но голова невыносимо гудит, а перед глазами пляшут цветные пятна. С третьей попытки я все же отрываюсь от земли, выпрямляюсь. Медленно оборачиваюсь: я и хочу, и не хочу знать, что случилось с Центром.

А его просто не стало.

На месте белой лилии – останки, развалины, обломанные под корень здания, все это тонет в черной воронке. Кирпичи, горящие доски, куски чьей-то одежды выстилают весь путь от нас и до места, где раньше был Центр. В небо поднимается черный дым, из-за него не разглядеть того, что происходит на дне воронки.

Мы были в сотне метров, но жар почти настиг нас, а взрывная волна отбросила на несколько метров. У тех, кто был ближе к эпицентру, не было и шанса спастись.

Горящие осколки взорванного мира падают вокруг меня, как огненный дождь.

Я бегу туда, к развалинам, но тону во мраке, падаю и поднимаюсь, падаю снова. Пепел, дым и битое стекло несутся в лицо, я закрываю глаза руками и бегу вслепую. Дышать нечем: воздух пропитался пеплом и пылью насквозь. Я не знаю, кто из моих друзей остался в живых, а кого убило осколками. Может, еще можно кого-то спасти, может, кто-то ждет меня в этом хаосе, кричит, молит о помощи, но крики тонут в черной мгле.

Слева от меня на землю падает что-то большое и железное. Пробеги я чуть левее, превратилась бы сейчас в мокрое место. Нога вдруг соскальзывает с обрыва, и я качусь по склону. Склон? Откуда он здесь? Хватаюсь руками за торчащую из земли металлическую трубу, чтобы не скатиться на дно кратера. Кто-то хватает меня за руку и одним рывком вытаскивает наверх.

– Кто… – говорю я. Слух понемногу возвращается, с ним приходит гул от взрыва, заполоняющий все, перебивающий мысли. Я разглядываю в темноте Руслана, блики от пламени пляшут на его лице, измазанном в саже.

– Почему? Почему ты это сделал? – ору я, бросаясь к нему.

– Я не делал этого, – он глотает слезы, – этого не должно было случиться. Взрыв не должен был быть таким сильным, черт, мы только хотели уничтожить главные здания… не понимаю, как это произошло…

Его беспомощность добивает меня, отбирает последние остатки воли. Я лежу на спине, тщетно пытаясь отдышаться, а с неба все падают и падают обрывки моей прошлой жизни.

– Вероника! Вероника!

Это Артур, я всегда узнаю его голос. Вскакиваю и озираюсь. Он бежит ко мне со стороны города. Его лицо – сплошное кровавое пятно; рана тянется от левого виска к подбородку. Я в ужасе прижимаю руки ко рту, а он крепко обнимает меня и принимается успокаивать:

– Все хорошо, мы оба живы, вот что важно. В меня просто осколок попал. Ты цела?

Ответить я не успеваю: в десяти метрах от меня – Бернев. Его лицо я ни с чьим не спутаю, пусть оно в крови. Он хромает, подтягивая за собой раненую ногу. Я не верю своим глазам: Бернева не может быть здесь. Но я хватаю из кармана пистолет и стреляю, стреляю, стреляю, пока не всаживаю всю обойму в его тело. Он стоит, прижимая ладонь к груди, словно не понимает, что произошло. А затем падает – медленно, все еще пытаясь удержаться на ногах. На лице застыло выражение недоумения. Уже через пару мгновений его тело скрывается в горе металлического мусора.

– Что ты… – Артур запоздало хватает мою руку, прижимает меня к себе, и я повисаю на нем, как ребенок.

Из-за спины доносится крик, и я узнаю голос Адама.

– Нужно уходить. Быстрее!

Я не реагирую. Я только что убила человека, да не какого-нибудь, а моего злейшего врага. И я чувствую что угодно, но только не радость или удовлетворение.

Адам тормошит мое плечо:

– Мы должны бежать. Вероника, прошу! Прошу!

Я сталкиваюсь с ним взглядом. И в глазах его такая мольба, такая горечь, что я не могу противиться. Я бегу за ним.

Я стараюсь держать Артура за руку, но она выскальзывает из моей, и он отстает.

– Погоди, – прошу я Адама и оборачиваюсь, но что-то тяжелое влетает в меня сбоку. Я даже ничего не чувствую, только слышу хруст и собственный крик, будто со стороны. Мир переворачивается. Или это я падаю набок?

Мои веки опускаются сами собой. В голове только гудение. Боль жжет кости, словно пламя, от бедра до шеи; темнота и странное, почти уютное тепло поглощают меня. Я так устала. Может, пора покончить со всем этим? Может, так будет лучше?

Я чувствую, как жизнь уходит из меня, вытекает из приоткрытых губ. И я не делаю ничего, чтобы это остановить.

Я просто хочу, чтобы все закончилось.

– У тебя сломано два ребра. Лида говорит, просто повезло. Могло быть гораздо хуже, а еще осколок ребра мог проколоть легкое. Конечно, стоило бы сделать УЗИ и проверить, в порядке ли внутренние органы, но сама понимаешь, здесь никаких условий. Хочешь воды?

Я качаю головой. Говорить я пока не могу.

– Вообще Адам просил не рассказывать никаких новостей, пока не поправишься, но я думаю, ты имеешь право знать. Так ведь?

Я киваю. Лучше бы Артур не задавал вопросов: каждое движение, даже самое легкое, дается мне с трудом.

– Бернев мертв. И его брат погиб во время взрыва. Всего погибших около двухсот человек, возможно, с того времени, как я в последний раз слушал новости, нашли еще. Но ты спасла очень много людей. Почти все они сейчас здесь, с нами. Многие просили встретиться с тобой, пока ты была в отключке.

Я хочу спросить, сколько дней была без сознания, но не представляю, каким знаком это можно показать. Судя по тому, что рана на лице Артура превратилась в розовый рубец, прошли далеко не одни сутки. Еще мне хочется знать, кто остался в живых, кроме Адама.

Я лежу в палатке на двух матрасах, все тело в бинтах, и все болит, только меня это уже не волнует. Наверное, даже к боли можно привыкнуть.

– Ладно, пойду позову Лиду. Скажу, что ты очнулась.

Я понятия не имею, кто такая Лида и даже – где мы находимся.

В палатку проникает солнечный свет, слышны чьи-то шаги. Голова раскалывается.

– Ты пришла в себя, – вздыхает какая-то женщина. Она склоняется надо мной, я вижу незнакомое лицо. На вид ей лет сорок, но волосы абсолютно белые. Что с ней такое случилось, что она поседела так рано?

– Ты пока не сможешь говорить и ходить, но не переживай. Скоро поправишься. Завтра мы переложим тебя в машину: пора отправляться подальше от этого места.

О чем она? Кто она?

– Лида, сюда, – кричит кто-то снаружи, и она уходит. Я одна. В палатке нет никого, почти темно и совсем тихо. Но нет: из угла доносится шевеление.

– Вероника, – хриплый и смутно знакомый голос тихо окликает меня. Я пытаюсь приподняться, но ничего не выходит.

– Не шевелись, тебе нельзя. Это я, Иванна.

Я тяжело выдыхаю.

– Знаешь, я рада, что вы там все взорвали. Так было нужно.

Я хочу возразить, закричать, что я ничего не взрывала и вообще ни при чем. И что так вовсе не было нужно. Никто из них не заслужил смерти – никто, кроме Бернева, который и так погиб, но не от взрыва.

Раз Иванна здесь, значит, мы вернулись в лагерь. Выходит, меня без сознания довезли сюда в машине. И кто-то вынес меня из пылающего ада, в который превратился Центр, вытащил из-под тяжеленного обломка, которым меня придавило. Зря он это.

В палатку вдруг набивается народ: здесь и Адам, и Гарри, и Ник, и Руслан, и Маша, и Олег, и Архип, и Алиса, и даже люди, имен которых я не знаю. Они живы. Они живы. Каждый склоняется ко мне, беспокойно заглядывает в глаза.