– Сейчас двигаться сложно, – объясняет Ник, поправляя очки, – совсем недавно родился ребенок, он еще слишком мал для такого длинного пути. Так что Кирилл решил пока остаться.

– Давно вы здесь? – я вдруг понимаю, что даже не знаю, сколько времени прошло с побега.

– Мы с Гарри – две недели. А коммуна – уже около месяца.

– А Иванна? Где она?

Ник отводит взгляд, и я сразу понимаю, что что-то не так.

– Она сидит у себя. Никуда не выходит и ни с кем не говорит.

– Почему?

– А, ты не знаешь… ее брат погиб.

Темнота в мгновение становится удушливой; она застилает мне глаза и уши, сжимает горло костлявой рукой. Я думала, теперь все закончится, теперь жизнь наладится, но кошмары Центра будут преследовать меня и здесь. Ната, Иван… кто еще?

Сама не своя, вскакиваю, бросаю еду.

– Где она? Я… хочу увидеть ее.

– Слушай, лучше ее сейчас не трогать, – пытается возразить Гарри, но я уже бегу на заплетающихся ногах к палаткам.

– Стой-стой, – Ник хватает меня за плечо и мягко, но уверенно тянет назад. – Если ты хочешь поговорить с Иванной, сначала успокойся сама. Ей сейчас тяжело, она не заслужила еще и на твои слезы смотреть.

– Ладно, – я шумно выдыхаю и оседаю на землю. Конечно, он прав. Я просто хочу убедиться, что Иванна в порядке; мне кажется, что я не смогу поверить, что она жива, пока не увижу ее своими глазами.

– Как это случилось? Почему он умер? – я перевожу дыхание, как после пробежки.

Ник садится на землю рядом со мной.

– Это случилось еще в Центре. Их с Иванной разлучили почти сразу, а когда они встретились снова, оба сидели в клетках. Ночью Ивану стало хуже после какой-то процедуры, он умирал у Иванны на глазах.

– И никто не помог ему? Там же врачи…

– Никто не захотел помогать. Лёша тоже погиб в лаборатории. Врачи брали то, что им было нужно, и бросали ребят умирать. В это трудно поверить, я знаю. А еще труднее понимать, что все это время мы были в том же Центре и жили почти обычной жизнью.

Я прячу лицо в ладонях. Чувствую, как Гарри тоже садится рядом и обнимает меня за плечи. Пусть мы смогли спастись, пусть теперь мы в безопасности, – нельзя просто забыть все, что случилось с нами и нашими друзьями. Я знаю, что никогда не смогу забыть.

– И они останутся безнаказанными, – проговариваю я сквозь зубы, захлебываясь слезами. – Потому что никто не может остановить их.

– Нет, нет, – восклицает Ник, – ты не знаешь, на что способны люди здесь, в коммуне. Ты видела, как Кирилл и Руслан взорвали стены Центра? Руслан работал в научном отделе, у него мозги что надо. Он сам сделал взрывчатку и продумал весь этот план с отвлечением внимания от лаборатории.

– Но Бернев и остальные живы-здоровы, они все еще держат там людей!

– Это ненадолго, – голос Ника падает до шепота, – они планируют сделать кое-что еще перед тем, как уйти отсюда.

– Кое-что?

– В Пентесе есть немало людей, несогласных с правительством. На самом деле они в большинстве. Люди устали от бедности, работы за еду, постоянного обмана. И они готовы дать отпор, понимаешь? Существует даже подпольная организация мятежников. По правде говоря, я мало о ней знаю, – только то, что рассказывал Кирилл. Он сам был в этой организации до того, как попал в Центр. Так вот, этих людей много, они настроены решительно, но не могут справиться без помощи извне. Мы и будем этой помощью. У Кирилла и Руслана есть план, они давно его обдумывают. Но не спеши, я уверен, они сами тебе все расскажут.

– Мы сможем отомстить, Вероника, – добавляет Гарри. Я чувствую, как они стараются подбодрить меня, но не нахожу слов, чтобы поблагодарить.

Вытираю слезы рукавом, возвращаюсь к костру, шмыгая носом. Вокруг снуют люди, все чем-то заняты, куда-то спешат. Одной мне здесь нет места, одна я чувствую себя неприкаянной.

После ужина я отправляюсь спать. В моей палатке – четыре девочки. Иванна тоже здесь – спит, накрывшись с головой. Я боюсь ее разбудить, так что тихонько пробираюсь к своему матрасу, укутываюсь в одеяло и закрываю глаза. В палатке тепло и тихо, хотя снаружи все еще шумят радостные люди. Да, здесь отмечают наше прибытие, и да, мне не хочется находиться на празднике. Тем более что для всех этих людей я – всего лишь незнакомая девчонка, а ждали они Адама. Парни сказали, что в Центре все еще есть «их» люди. О ком они говорили? Об Алисе? Вполне возможно. Она знала о прослушке и даже выкрутила микрофоны в своей комнате. Может, она была в сопротивлении с самого начала. И почему она так меня возненавидела? Хотела бы я задать ей этот вопрос. Но Алиса осталась в прошлом, я больше никогда ее не увижу, так что какая теперь разница.

Две мои соседки шепчутся, но я улавливаю только обрывки разговоров. Скоро шепот стихает. Я стараюсь заснуть, но сна – ни в одном глазу. Меня захлестывает беспомощность. Я стараюсь отбросить это чувство, но оно не уходит, я не могу совладать с ним. Зарываюсь в одеяло, как Иванна, словно кусок ткани может укрыть меня от мира. Снова становится душно. Палатка тесная, внутри не продохнуть, я чувствую, что умру, если не хлебну свежего воздуха. Выпутываюсь из одеяла, набрасываю его на плечи и выхожу, застегнув за собой молнию на входе.

Отсюда виден костер, вокруг которого сидят люди, темные силуэты на фоне пламени. Они протягивают к огню руки и смеются, смех тонет в темноте. Как вообще можно жить и смеяться после всего, что с нами сделали? Не я одна потеряла в Пентесе друзей, не надо мной одной издевались в лабораториях. Но все эти люди в коммуне живут дальше, строят планы, создают семьи и верят, что найдут свое место под солнцем. Мне тоже придется – пусть сейчас я и чувствую себя опустошенной. Я должна вернуться к нормальной жизни, иначе все это было зря.

Один из черных силуэтов отделяется от толпы и идет ко мне. Я смущаюсь и хочу зайти в палатку, но скоро узнаю лицо Адама.

– Вероника, почему ты не с нами?

– Прости, мне не хочется, – я извиняюсь непонятно за что.

– Хочешь побыть одна?

– Мне так казалось. Но знаешь… – я мнусь, – кажется, в одиночестве еще хуже.

– Я никогда не умел говорить нужные вещи в нужное время, – Адам неловко потирает шею, – но, может, ты хочешь поговорить с кем-нибудь?

Хочу ли? Самой сложно сказать. Может, если я выговорюсь, станет легче. А может, и нет, и тогда я только стану в глазах Адама еще большим нытиком. Но я молча киваю и следую за ним куда-то в глубь лагеря, а затем в гору. Мы идем долго, так долго, что свет костров и звуки стихают за нашими спинами. Здесь, позади палаток, на пригорке, лежит длинное бревно, как будто поваленное кем-то специально, чтобы сидеть. Я вскарабкиваюсь на него, провожу рукой по шершавой коре. Отсюда лагерь как на ладони: палатки превратились в треугольники, а костер – в тлеющий кончик сигареты, от которого поднимается бледный дым. Адам садится рядом, и кожа его кажется серебристой от лунного света.

– Я знаю, что тебе сейчас нелегко.

Он ждет, когда же я выговорюсь, но все мысли из моей головы словно ветром сдуло.

– Просто я…

Плотнее укутываюсь в одеяло, пытаюсь согреться, но холод не снаружи, а где-то внутри меня.

– Все закончилось, теперь ты здесь. И я с тобой. – Адам оказывается рядом слишком быстро, я даже не успеваю понять, что произошло. Его губы обжигают, они просто не могут быть такими горячими. Я чувствую, что вот-вот расплачусь снова, поэтому опускаю веки. Голова кружится, я теряю ощущения времени и пространства. Исчезает холод, исчезает лагерь, исчезают все мои мысли и воспоминания. Остаемся только мы – озябшая девчонка, окончательно потерявшая себя, и парень, который столько раз спасал ее жизнь.

Думаю, сегодня он спас меня снова.

– Свадьба? – поражаюсь я.

– Да, – Агата улыбается, – считай, это приглашение.

– Здорово, – я теряюсь, не знаю, что в таких случаях принято говорить, – поздравляю вас.

– На «ты», пожалуйста. Мы ведь уже не в Центре.