Что...
Это...
Было...
Доигрался или «Я совсем не этого хотел!»
Я чувствовал себя верблюдом, хотя нет, верблюд бы мог чувствовать себя нормально. Значит, я чувствовал себя лошадью, на которой пахали пять часов кряду. На мне не пахали. Я добровольно занимался физкультурой. Относительно добровольно. По секрету, в гробу и белых тапочках видал я эту физкультуру. Но хвала небесам, что длится она, как и все остальные уроки только сорок минут, а не пять часов, иначе бы я помер.
Вообще, это Вселенская несправедливость. Мышцы в моем теле не способны выполнять никакие функции, кроме опорно-двигательных, во мне роста от горшка два вершка (плакать буду от такого сравнения, но что есть, то есть...). Я типичная глиста в скафандре, так почему у меня все в порядке со здоровьем и я не могу получить дурацкое освобождение от физкультуры?! Даже обычного гайморита нет... Вселенная, ты так жестока по отношению к геям! Ненавижу тебя! Давай расстанемся!
Я полутрупом доковылял до своей парты и с облегчением плюхнулся за нее, мгновенно распластавшись по всей столешнице. Мне бы сейчас куда-нибудь на Багамы, полежать у бассейна, попить коктейль, который принес Джордж Клуни...
Прозвенел звонок, под который я совсем не тихо застонал, пытаясь подняться на ноги. Мама, забери меня в детский садик. Я не хочу английский! Я хочу спать после обеда и играть в машинки. А Изольда Филипповна будто прочла мои мысли и дала нам самостоятельную. Теперь уже стонали абсолютно все. Это просто эксплуатация подросткового мозга! Я буду жаловаться! Маме... и дяде Васе. Он тоже терпеть не может английский язык.
Я уставился в свою самостоятельную и честно попытался сложить буквы в слова, но они нагло разбегались по всему листику и приветственно махали мне не понятно откуда взявшимися руками. Тогда я поступил как среднестатистический ученик плюс истинно русский человек. Написал все ответы наобум и благополучно закончил работу за пять минут. Поздравляя себя с успешным окончанием самостоятельной, я вновь использовал парту, как кровать. Ой, мой милый, сладкий сон! Мы так давно не виделись с тобой! Целых два часа! Возьми же скорей меня в свои объятья!
Не успели мы со сном насладиться друг другом, да чего уж там, мы не успели даже легонько прикоснуться друг к другу, как рядом сидящий Паша толкнул меня в локоть, заставляя открыть глаза и приподняться. Я посмотрел на него взглядом, в котором ясно читалось недоброе: «Чего тебе?». Надеюсь, он не собирается у меня спрашивать что-нибудь по самостоятельной. Мои надежды оправдались. Паша ничего не спрашивал, зато протянул на середину парты сложенный вдвое листок. Я тяжко вздохнул, придвигая его к себе и попутно думая: «Что за тайны Мадридского двора? Сказать нельзя?». А затем развернул его и в следующую секунду я с грохотом, переворачивая стул, забыв про усталость, оказался в проходе, налетев на людей, что оказались позади меня, и с ужасом глядел на Пашу, хотя перед глазами все еще стояла одна-единственная аккуратно выведенная строчка с листика: «Я люблю тебя».
Нет... Не может быть...
- Леванов, с тобой все хорошо? – обеспокоенно спросила Изольда Филипповна. Я отрицательно замотал головой, даже не повернув голову в ее сторону.
- Нет, - дрожащим голосом отозвался я. – Мне надо выйти...
И не дожидаясь разрешения, я подхватил свои вещи, потому что возвращаться на урок был не намерен, и просто вылетел из кабинета.
- Он признался мне в любви! – с паникой заорал я, врываясь в кабинет Романа Васильевича. Мужчина, беззаботно пивший чай, подавился.
- Леванов, да что б тебя! Когда ты уже научишься нормально заходить ко мне в кабинет?!
Я, тяжело дыша, смотрел на классрука, ожидая, когда же до него дойдет, что я сказал. Через несколько секунд Роман Васильевич нахмурился.
- Кто в кого влюбился?
- Паша в меня, - срывающимся голосом произнес я.
Мужчина нахмурился еще сильней и сделал круговое движение кистью руки.
- И-и-и-и, что в этом плохого? По-моему, все просто отлично сложилось. Теперь ты можешь быть точно уверен, что он тебя никогда не тронет, да и Денису не даст.
Я, открыв рот, слушал классрука и не верил, что он говорит такое.
- Вы с ума сошли? – я совсем забыл, что передо мной стоит человек старше меня. – Это же Паша! А Паша натурал! Бывший гомофоб!
- Что-то я не понимаю, а ты чего добивался, когда играл влюбленного в Пашу?
- Не этого точно! Он мне нафиг не нужен! Я его терпеть не могу! Я просто хотел ему отомстить... - скатившись вниз по двери и прикрывая глаза ладонью, уже спокойно произнес я.
- Поздравляю. Лучшей мести нет, чем влюбить в себя обидчика. Ты можешь гордиться собой.
Не знаю, чего там должен был делать я, но Роман Васильевич, судя по интонации, был действительно горд.
- Вы совсем ничего не понимаете? – растерянно поинтересовался я, отрывая руку от головы. Мужчина, вернувшись к своему чаепитию, недоуменно посмотрел на меня. – Паша нормальный парень. Он должен начать встречаться с какой-нибудь девушкой, чтобы потом бросить ее и начать встречаться с другой, бросить и ее, встретив другую, которая, если повезет, станет его женой и родит ему столько детей, сколько пожелает их душа. Понимаете? Он должен прожить нормальную жизнь! Паша не создан для этого, - я указал на себя. – Он не может быть геем... Он не сможет им быть! Это не для него. Он не сможет скрывать свою ориентацию от родителей. И это не значит, что он им все расскажет. Это значит, что ему будет тяжело, он будет вечно чувствовать угрызения совести. И он не выдержит того, что люди, которых он будет считать своими друзьями, отвернутся от него, будут считать пустым местом. Он не для этого...
- Он влюбился в тебя.
- Я не виноват... - обреченно прошептал я.
- А кто тогда виноват?
- Вы! – выкрикнул я, уставившись на мужчину. Его брови поползли верх. – Вы предложили мне эту идею!
- А, да, точно. Припоминаю, - закивал головой Роман Васильевич. – Я так тебе и сказал: «А, ну-ка, Ромка, влюби в себя этого остолопа Ульянова, чтобы ему жизнь медом не казалась! Да еще и спой, станцуй для него при всем честном народе! И в постель затащи к себе, чтобы парень наверняка от своей хвори, что натуральностью зовется, излечился!»
- Издеваетесь? – прищурившись, уточнил я.
- А ты не вали с больной головы на здоровую, - развел руками Роман Васильевич. – И вообще тут нет ни моей, ни твоей вины. Ульянов просто влюбился. Или может ему кажется, что влюбился.
