— Сейчас главное — оказать помощь раненому, — сказала Огинская.

Она склонилась над Трубачом, человек принес из домика аптечку. Люди сгрудились вокруг. Наконец Трубач открыл глаза.

— Трубач, познакомься — Софья Михайловна, — сказал Пастух.

— Минуточку, но мы с вами тоже еще не представились друг другу, — вступил Артист, — что само по себе, конечно, не слишком вежливо… — Он галантно взял Огинскую под локоток и, подмигнув Пастуху, отвел ее в сторону. Здесь, в стороне от чужих ушей, они вкратце изложили ей причины, заставившие их искать с ней встречи, и как можно деликатнее, но вполне настойчиво предложили Софье Михайловне разделить с ними обратное путешествие.

— Вы с ума сошли! — была первая реакция Огинской. — Увы, я, к сожалению, ничем не могу помочь ни вам, ни родному мне городу. Я не знаю, как все это может быть связано с нашими давнишними разработками…

Пастух объяснил, что вещество то самое, она должна прекрасно помнить симптомы. Что гибнут люди, что нужно обязательно найти того, кто навел террористов на эту губительную мысль.

— Я поеду с вами. Но…

— Что «но»?

— Единственное, что могу вам сказать с уверенностью: этим «наводчиком» была не я, и противоядие, насколько мне известно, разработано не было.

Все же она села с ними в самолет в аэропорту Рио-де-Жанейро. Улетали все, за исключением Билла.

Санкт-Петербург

12 июля 200… года, 05.12

Голубков сидел на кухне в квартире полковника Косенко. Косенко, давний его сослуживец и друг, несколько лет назад получивший наконец долгожданную квартиру в городе на Неве, со всем своим семейством отбыл на отдых. А отбывая, он, узнав о командировке Константина Дмитриевича, предоставил свой дом в полное его распоряжение.

Оценить такой жест в полной мере способен лишь тот, кто сам помотался по гарнизонам. Во всяком случае, Голубков чуть не прослезился от умиления, когда Косенко заржал, прощаясь и передавая ему ключи: «Чего тебе по гостиницам мыкаться? Живи здесь, никто не помешает ни делом заниматься, ни баб водить». Ну, бабы не бабы, а работать здесь было очень даже удобно. Тихо, уютно, можно сосредоточиться. А только все равно никак не удавалось Голубкову сдвинуться с мертвой точки. Он почти механически перекладывал листы из досье Кукушкина и Огинской, лихорадочно пытался отыскать в них зацепку, которая укажет, кто из этих двоих мог сообщить талибам о яде. И самое главное — кто из них может раскрыть секрет противоядия. В глазах прыгали красные и желтые пятна. В висках стучали одновременно несколько отбойных молотков. Неудивительно — после восьмой-то чашки кофе за ночь. И после второй пачки сигарет. Никогда еще так явственно он не ощущал течение времени. Каждая секунда приближала трагедию. Как будто часовой механизм бомбы. Он не имеет права опоздать. Вернее, они уже опоздали, но есть, есть еще очень зыбкая надежда найти противоядие. Поэтому думай, Голубков, думай…

Мисс Софи — так она значилась в последних документах ЦРУ. Эта неуловимая мисс Софи, судя по ее досье, на многое способна… Она вполне может быть замешана в этой истории с ядом…

Внезапно зазвонил мобильник.

— Алло. Голубков слушает.

— Константин Дмитриевич, это мы.

— Пастух! Как там у вас?..

— Нормально. Мы привезли ее.

— Огинскую?

— Да. Но это не она. То есть она ничего никому не сообщала.

— Ты уверен?

— А вы с ней сами поговорите.

— А противоядие?

— У нее в лаборатории был роман с одним несостоявшимся научным светилом, она утверждает, что он самостоятельно проводил какие-то исследования с этим ядом. Так, может, это он?

Сердце подпрыгнуло и ухнуло вниз. Кажется, клубок начинал разматываться…

— Приезжайте ко мне. Прямо сейчас! Пиши адрес…

— Часа два нам хватит, чтобы добраться. Мы все уже… вернее, еще в сборе. Я звоню из аэропорта.

— Сережа… Извини, не спросил… Вы все целы?

— Об этом после…

В трубке раздались короткие гудки. Сердце опять упало куда-то в район желудка. Неужели опять кто-то из них, из его ребят, пропал? Такое случалось. Правда, бывало, что потом пропавший снова появлялся, чудесным образом избежав гибели. Злой рок как бы все время играл с парнями Пастухова в кошки-мышки, то сжимая, то отпуская кольцо. А теперь?

Он бегал в ожидании от одного окна к другому, вздрагивал от звуков лифта в подъезде, от различных шумов на улице.

Через полтора часа он увидал три фигуры, заходящие в арку его дома. Три? Их ведь должно быть четверо. Плюс Огинская. Значит, нет двоих.

Только открыв дверь, Голубков понял, кого ему не суждено увидеть…

Мисс Софи оказалась не такой, как он ее представлял по фотографии. Пятьдесят ей, конечно, не дашь. Подтянутая, в молодежной куртке, в светлых джинсах. Спокойная, уверенная. Видно, что приехала сама. По доброй воле. Наверное, даже Артисту не пришлось пускать в ход свои чары. Значит, ей нечего от нас скрывать… Что ж она тогда моталась по миру? Меняла имена?

— Кто-то все время проявлял интерес к моей научной деятельности в Советском Союзе. Я все, повторяю, все скрывала. Никому не говорила о яде. О том, что мы в действительности исследовали, я догадалась лишь тогда, когда лабораторию окончательно закрыли. В США я попала в руки ЦРУ. Они под предлогом охраны моей жизни держали меня в следственном изоляторе и пытались оказать психологическое давление, чтобы я выдала информацию о деятельности лаборатории. Я сбежала оттуда… Повторяю, я никому ничего не говорила.

— Как они называли этот яд?

— Их интересовал не сам яд, это звучит очень конкретно, а тайные биохимические разработки. Насколько я понимаю, за мной охотились сотрудники наших и американских спецслужб. Ни про каких афганцев и талибов я слыхом не слыхивала.

— Понятно. А о противоядии, которое, по нашим данным, разрабатывалось тоже в вашей лаборатории, вы что-нибудь можете сказать?

— К сожалению, ничего… Я знаю, что сейчас это необходимо, но увы… Хотя вы правы, разработки противоядия действительно велись, но этим занимался самостоятельно один наш сотрудник.

— Кукушкин?

— Вам уже рассказали?

— Нет, я просто такой догадливый. Продолжайте, пожалуйста.

— Но, насколько я знаю, он не успел закончить исследования, так как лабораторию спешно закрыли.

— И в день закрытия он…

Она вздрогнула. Видно было, что это воспоминание ее до сих пор мучит.

— Да. Он выпил тот самый яд.

— Зачем?

— Я пыталась понять это все последующие годы — и не смогла. Поэтому мне нечего вам сказать… Давайте не будем о нем… О мертвых либо хорошо, либо…

— А вы уверены в том, что он умер?

— Что вы хотите сказать?

— У нас есть подозрения, что он жив.

— Жив? Как?

— Противоядие все- таки могло быть изобретено. Им самим… Софья Михайловна!

«Железная леди» была без сознания. Голубков еле-еле успел подхватить ее в полуметре от пола. Пастух моментально раскрыл все окна. Холодный утренний воздух заполнил комнату. Запах бессонной ночи, сигарет и кофе вырвался на спящую улицу. Артист открыл кран, чтобы налить в стакан воды.

— Не надо! — сказал Голубков.

— Почему?

— Потому что…

— Как?! — опешил Пастухов. — Ты думаешь уже?!

— Да! Она наша последняя надежда.

— Ух, ненавижу последние надежды!

Вдох нашатырного спирта — и мисс Софи открыла глаза. Видимо, делать ей это совсем не хотелось.

Значит, тогда, когда она рыдала на его похоронах, сама чуть к этой склянке не потянулась, Кукушкин был жив?! Хладнокровно все подстроил. Ему даже в голову не пришло задуматься, как она будет без него… Она все эти годы считала его мучеником науки, почти героем. А он…

— Пожалуйста, объясните мне еще раз… У меня мысли путаются… Я должна понять, — прошептала она.

Голубков изложил ей и всем остальным их с Петуховым догадки по поводу кукушкинского публичного самоубийства.