«Сушняк, скорее всего. Да и руки дрожат. Любитель, видать…»

Трубач закрыл глаза. Надо бы поспать, может, что дельное приснится.

Но заснуть не удалось. Сиденье вдруг затряслось.

Трубач открыл глаза:

— Вам плохо?

Мужчина не реагировал. Его било и трясло, словно через него пропустили триста восемьдесят вольт. А потом вдруг дрожь прекратилась, начались судороги, пена выступила изо рта…

— Водитель! — закричал Николай. — Останови, человеку плохо.

Водитель обернулся на крик. Нажал на тормоз. Схватил сотовый и скучным голосом сообщил кому-то:

— У меня еще один случай…

Дальше он ничего объяснять не стал. По-видимому, его поняли.

Трубач пытался удержать бьющегося в судорогах соседа. Но сила здесь не помогала.

— Врач есть? Кто может помочь? — обернулся он к салону.

Пассажиры испуганно сгрудились в конце автобуса, ясно было, что видят они такое уже не в первый раз, но не могут, а скорее всего, не хотят хоть как-то помочь. Но почему? Что за абсурд? Куда он попал? И вообще, что здесь происходит?

— Помогите же!

— Отойди лучше от него, парень, не поможешь ты ему уже ничем. Отойди. Может, это заразно, кто знает, — безразлично ответил Трубачу мужчина в футболке с портретом Путина, натянутой на пивной животик.

И тут же толпа зашумела:

— Товарищ водитель, выпустите нас! Мы на другом автобусе доедем! Здесь уже все заражено!

— Мы живыми не доедем!

— Откройте двери! Мы хотим выйти!

Водитель подбежал к Трубачу, посмотрел на его соседа.

— Tиxo! Успокойтесь! Без паники, — крикнул пассажирам. — Сейчас приедет «скорая», его заберут! И мы поедем дальше. Никто из автобуса не выйдет!

Толпа зашумела, стала колотиться в двери.

— Сидеть! — властно приказал Николай.

Он произнес это тихо, но почему-то его команды все послушались. Обреченно опустились на сиденья.

Сосед затих. Судороги наконец прекратились. Мужик открыл глаза. Пробормотал потрескавшимися губами:

— Пить.

Поднесли его же «Бон акву». Он присосался к горлышку и не остановился, пока не выпил все до последней капли.

— Спасибо, — проговорил он. Кажется, ему становилось легче. Мужик приподнялся, сел, пожал руку Трубачу, посмотрел молящими глазами на водителя.

— Со мной все в порядке, — плачущим голосом проговорил он, — разрешите мне с вами ехать. Это из-за нервов. Не думайте, со мной не это.

Он с ударением произнес слово «это». И повторил:

— Не это. Поверьте. Мне очень нужно домой. У меня там жена, дочка…

— Не имеем права. Вас нужно отвезти в больницу. Сейчас за вами приедет машина, — сухо сказал водитель, к таким просьбам он тоже, по-видимому, привык.

— Нечего эту заразу в поселок везти! И этого, рядом с ним, тоже надо высадить. Он мог заразиться, — загалдели пассажиры в глубине салона.

— Я же сказал, без паники! — Водитель, похоже, начинал злиться.

За окном раздалась сирена «скорой помощи». Упирающегося соседа Трубача оперативно привязали к носилкам и погрузили в машину.

Все молча наблюдали за манипуляциями ловких санитаров. Двери закрылись. Автобус поехал дальше.

Трубач покосился на соседнее место, словно оно и впрямь таило какую-то угрозу. Был человек — и как не бывало. Осталась только его пустая бутылка из-под минеральной воды, которая перекатывается по салону.

Трубач неосознанно поднял ее, положил на сиденье и откинулся на спинку, чувствуя, что его неудержимо клонит в сон. Спустя несколько минут напряжение двух последних дней дало о себе знать, и он как будто провалился в пустоту.

…Мокрая трава хлещет по лицу, ноги утопают в какой-то каше. Кажется, это болото. Мертвое, беззвучное. Даже лягушек не слышно. Сколько времени он ползет? Час? Два? Нет, больше! Но почему не рассветает? Уже должно быть утро!

Держись, Трубач, говорит он себе. Еще немного, чуть-чуть… Ноги отказывались двигаться, пульсировала тупая боль, непреодолимая тяжесть вдавливала его в гнилую жижу. Куда же ползти? Может, встать на ноги?

Нет, вставать ему нельзя. Если заметят — погибнет не только он сам, но и его друзья. Если, конечно, они еще живы…

Но где они? Когда саданула автоматная очередь, было слышно несколько всплесков. Кто-то из ребят упал. Ранен? Убит? Нельзя терять время — нужно быстрее отыскать всех. А сколько их осталось? Кто знает… Голова гудела и отказывалась соображать.

Со скоростью пульса в голове стучало: «Найти, найти, найти… Спасти…»

Вышла наконец долгожданная луна, — значит, ориентироваться теперь будет проще. Но почему-то от этого стало еще тревожнее. Красноватый лунный свет, будто один из вражеских фонарей, от которого никуда не спрятаться, казалось, прожигал тело насквозь. Ноги отказали окончательно, но руки еще могли цепляться за кочки.

Еще рывок! Давай, Трубач, ты же можешь! Теперь нужно подтянуться и попытаться достать вон до того корня. Оборвался! Он упал лицом в болотную жижу. Не дыши, не глотай! Держись! Не дыши!!! Не глотай! Так! Теперь попытайся поднять голову, напрягись, теперь бросок, на ту кочку.

Сделано!

Нога вдруг зацепилась за что-то мягкое и тяжелое. И он понял, что это. Теперь нужно понять, кто это был. Он с трудом заставил себя вглядеться в лицо убитого. Но лица не было.

Была кровавая ухмылка смерти.

Ленинград

26 ноября 1979 года, 20.07

Крошечное лягушачье тельце с побледневшей светло-зеленой шкуркой корчилось на столе. На него никто даже не смотрел — дело привычное, лаборатория. Впрочем, похоже, какой-то молодой человек в криво застегнутом белом халате все же наблюдал за предсмертными судорогами несчастного земноводного. Хотя, судя по рассеянному взгляду молодого человека, думал он все же о чем-то другом.

— Эй, Кукушкин, чего ждешь? — Панибратский хлопок по спине вернул мечтателя с небес на землю. — Думаешь, это царевна-лягушка? Нет, братец, царевны давно вымерли, а вот в соседней комнате тебя ждут коллеги. Некоторые даже с особым нетерпением.

Из-за своего богатырского роста коллеге пришлось пригнуть голову, чтобы пройти в дверной проем. Он вполне сошел бы за грузчика, если бы не маленькие круглые очки, весело подпрыгивавшие на носу, когда он говорил.

Задумчивый молодой человек услышал приглашение, но отреагировать не счел нужным, только слегка дернул плечами. С его лица не сходила странная, застывшая полуулыбка.

— Ну же, Кукушкин, брось выкаблучиваться, мученик науки! Не отрывайся от коллектива.

— Леша… — послышался негромкий женский голос из-за широких плеч богатыря.

Молодой человек и теперь ничего не ответил, но все же оторвался от созерцания несчастной жертвы научного эксперимента и проследовал в соседнюю комнату, откуда доносился гвалт и звяканье посуды. При этом улыбаться он не перестал.

В лаборатории работали в основном мужчины в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти лет. Женщина была только одна — та самая, которой удалось заставить не в меру серьезного Алексея присоединиться к компании. Она была чуть моложе своих коллег — двадцать три года, недавняя студентка-отличница, красный диплом химфака, не замужем. Изящная шатенка с ироничной складкой губ, на лабораторных посиделках она вела себя вполне органично. Ни капли навязчивого кокетства. Эти качества шатенки отлично знали все холостяки лаборатории, но, странное дело, никто даже не пытался подбивать клинья, хотя на синий чулок она не была похожа совершенно.

— Леша, с вещами на выход, — сказала шатенка иронично и поманила Кукушкина пальцем. И тот послушно поплелся за ней.

С Кукушкиным у нее практически сразу наладились какие-то странные взаимоотношения. По сути, она была единственным в лаборатории человеком, которому время от времени удавалось отвлечь его от научных изысканий. Впрочем, это касалось только вопросов не очень принципиальных, а по более серьезным поводам с Кукушкиным предпочитали не спорить.