Обычно к сверхъестественным явлениям отношусь скептически, пытаюсь найти им научные обоснования. Но таинственные сновидения объяснить с научной точки зрения мне никак не удалось.
Все-таки там, за порогом смерти, что-то есть. Что бы там ни было, а Максу Остину хочется переродиться.
Я по-прежнему сижу в кресле. Нахожусь в трансе.
Звонок в дверь. Пробуждаюсь, иду в коридор.
Открыв дверь, вижу порозовевшее лицо невысокой киргизки с ненастоящим именем — Ульяна. Не раздевшись, подруга бросается мне в объятия.
— Максюш, солнышко, я буквально на пять минут. Через два часа рейс в Москву, должна успеть.
Под глазами девятнадцатилетней боксерши текут слезы. Да ради бога, сколько можно?
— Ты чего, Уль?
— Я должна тебе признаться во всем-во всем. Но сначала поздравляю с днем рождения. Не знаю, правильно ли желать чего-то, но желаю, чтобы близкие были здоровы и помнили тебя всегда-всегда.
Приятное пожелание. Благодарю.
— А признаться хочу, что вот уже четыре года я безумно в тебя влюблена.
Нет, не то чтобы Макс Остин в данный момент, мягко говоря, до безумия удивился. Скорее, Макс испытал на себе коллапс чувств. Некое замешательство.
— Э, что?
— Молчи. Это было только первое признание. Второе заключается в том, что…
Тут она начинает рыдать достаточно громко. Заткнуть бы уши, да вместо этого стараюсь сам не разрыдаться. Умеет Ульяна вызывать эмоции.
— … что наконец решила тебя отпустить. Я питала надежды, тайно, конечно, что мы будем вместе. Но теперь-то точно-точно знаю — тому не бывать. Верила, наступит день — и мы обязательно впервые поцелуемся. Этот день настал.
Иногда в моей жизни происходят такие события, после которых думаешь: приснилось ли тебе или нет?
Ульяна приподнимается на ногах и целует меня, рок-музыканта, холодными губами.
— Первый и последний наш поцелуй. Теперь прости за все, что я натворила. Прости-прости, Максюш, но надо жить дальше. Я должна. Прощай.
И подруга выбегает из квартиры, громко хлопая дверью.
Нам, двум друзьям, сверху было видно, как Кама сверкала под июньскими лучами вечернего солнца. Мы сидели на краю обрыва, рискуя упасть вместе с обваливающейся землей и разбиться насмерть об острые камни.
Здесь, на природе, у реки существует своя особая мелодия. Успокаивающая, заставляющая забыть о всех людских проблемах и окунуться в синестезированный из звуков и красок мир медитации.
Олек глотал бутылочное пиво, я смотрел на блеск предзакатного солнца в воде.
— Я вот что думаю, Макси. Жизнь — дерьмо.
— Ага. Но ты посмотри на природу. Разве не чудесно?
— Я это к тому, что люди сами себе портят жизнь, потому что они так устроены.
Рядом, в траве, что-то проползло. Скорее всего, ящерица.
— Мне сегодня двадцать четыре года исполнилось, братан. Двадцать четыре.
Олек вздохнул, устремил взгляд в горизонт.
— И в свои годы я ни черта не сделал. Посмотри на мою жизнь, Макси. На что она похожа? Правильно, на дерьмо.
А Макси смотрел не на его жизнь а куда-то вниз, под ноги. Еще на десять сантиметров сползти с края — и падение на острые камни обеспечено.
— Я так не думаю, Олек.
Если упаду, насмерть разобьюсь или только покалечусь?
— У меня даже девушки не было, Макси! Знакомо ли тебе это? Нет, ты же бабник, и ты слишком молод. Сколько тебе? Девятнадцать? И в каком количестве баб ты поимел?
— Да прекрати, ну.
— Да что девушка. Даже близких друзей нет, понимаешь? Вообще ни одного. Есть только ты и Дима, и то — с вами раз в полгода вижусь. Разве можно назвать такое явление дружбой?
Мда. У Олека проблемы с личной жизнью. И с карьерой. И того, и другого у него нет. Подрабатывает то дворником, то грузчиком, но в основном живет на деньги родителей.
— Ну подожди еще, встретишь девушку, будь уверен. И друзей найдешь, на работу только устройся нормальную.
— Ой, да где ты друзей найдешь в моем-то возрасте? Друзья — они со школы заводятся, в худшем случае, с универа или технаря.
— Говоришь так, словно твоя песенка спета.
— Да, братан, так и есть… Так и есть…
Мы вздохнули. Он дал глотнуть пива, после я заявил:
— А в сорок лет обратное скажешь. Если доживешь.
— Да ну, нафиг так жить?
Любая дружба когда-нибудь кончается. Так сегодня я осознал, что Ульяна мне больше не подруга. Она скрывала свои чувства, потому что знала, что не входит в тот типаж девушек, который нравится Максу.
Дохожу до Настиного подъезда, стучу в окно, жду, когда откроется дверь.
Терять друзей уже стало привычно.
Игорь был другом всю жизнь — стал врагом.
Проходит секунд тридцать. На домофоне набираю номер квартиры.
С Эндрю почти та же история.
Дверь по-прежнему закрыта.
Вновь стучу в окно. Занавески и темнота не позволяют увидеть, есть ли кто внутри.
Полвосьмого вечера. Где же ребята?
Любая дружба может кончиться крупной ссорой, расстоянием или другими обстоятельствами.
Набираю в телефоне Влада. Он отчего-то сбрасывает. Собираюсь звонить второй раз, но вижу входящий от Ани. Отвечаю:
— Вы где?
— Мы с Настей.
— Тогда почему в ее квартире никого нет?
— Мы решили развеяться, пошли гулять.
— Да? И на какой вы сейчас улице? Пересечемся.
Аня молчит всего секунду.
Одну чертову секунду.
Но уже знаю, что она лжет.
— Макс, мы тут гуляли… И спонтанно решили зайти к одному другу. Ты только не обижайся. Так что иди домой, завтра вернемся.
К другу, значит.
— Ну уж нет, скажи адрес, я приду.
Аня нервничает. Очевидно.
— Мы немного тут заняты, так что давай, до завтра.
И разъединяется.
С минуту стою и пялюсь на черный экран смартфона.
Да. Любая дружба рано или поздно заканчивается.
Но повезло тем друзьям, для которых разрывом стала единственно уважаемая причина — смерть одного из них.
Как здорово находиться в палате одному. Можно сутками лежать и слушать суицид-рок. И никому нет до тебя дела.
В планах было… Да не было планов. На ближайшие дни я позволил себе уйти в депрессию, из-за которой, без всякого сомнения, появились осложнения в лечении.
Разве что пялиться в окно все выходные — вот он, план.
По звуку я понял, что открылась дверь в палату. Суббота, значит никто не должен заселяться. Полы уже мыли. Капельница не прописана. Холодильника в палате нет, значит из других пациентов вряд ли кто зайдет. Тогда кто же?
— Можно войти?
Приятный голос незнакомки.
Я присел на постели, выключил звук на ноуте. Увидел девушку лет семнадцати. Красивую, правда, слишком накрашенную, худую, но не высокую, словно модель, с длинными распущенными иссиня-черными волосами. Она улыбалась. А за улыбкой я видел лишь вежливость.
Кто будет улыбаться уроду?
Кто не прячет за улыбкой нож?
Ее розовые кеды в бахилах протопали к соседней койке. Девушка села светло-голубыми джинсами на жесткое коричневое покрывало.
— Я — Настя Клоссова, подруга Ромы… Или Глеба…
Она спрятала неуверенность в опущенном взгляде.
— И что хотела? Узнать, не у меня ли спрятался лицемер?
— Его нет неделю… И Таня пропала… Я даже к Кате Манчкиной ездила. А мы с ней и так не очень любим друг друга. Никто не знает, куда они делись.
— Так ли важно? Нас использовали. Не чувствуешь себя презервативом?
Девушка-модель поморщилась.
— Но что, если они попали в беду? Если их убили?!
Я повторил:
