Через два с половиной часа открылся буфет на втором этаже, но он еще не написал десяти страниц. Через три с половиной часа он написал десять страниц, но не написал всего, что, как он предполагал, будет сказано на сегодняшнем симпозиуме, а значит, и записано на магнитофонной ленте, которую предъявит ему в Москве сотрудник оргкомитета, кандидат наук Марина. Через четыре часа он закончил писать, свернул тоненькую пачку листов в трубочку и, прихватив ее с собой, спустился на второй этаж. В буфете он съел яичницу, сосиску есть не стал, попросил, чтобы две чашки кофе ему дали в одном стакане. Марины в буфете не было. Он единым духом выпил тепловатый кофе, который, как он был убежден, способствовал быстрому засыпанию, и после этого поднялся в свой номер. До отправления его поезда оставалось шесть часов. Он аккуратно задернул шторы и разобрал постель, потом вышел из номера и попросил дежурную по этажу разбудить его ровно через четыре часа. Это, конечно, с его стороны было уже пижонством: он знал, что и сам проснется, когда надо.

Через четыре часа он проснулся, через четыре часа пять минут, когда он уже закончил умываться, в дверь постучала дежурная по этажу, он поблагодарил ее, сказал, что освобождает номер, уезжает к себе в Москву и через десять минут сдаст ей ключ. Через десять минут он собрался, проверил билет, закрыл номер и отдал ключ дежурной, тепло попрощался с ней, пообещав, если обстоятельства позволят, непременно еще раз побывать в их замечательном городе.

— Я напишу о замечательной архитектуре вашего города. Надо только подумать о жанре. Статья, кажется, здесь не подходит, — ободрил он на прощанье дежурную и пошел к Марининому номеру.

— Вы подождите, она на симпозиуме. Часа через два все кончится, и она придет, — сказала Вера Леонидовна.

Карданов объяснил, что подождать не может, скоро отходит его поезд, надо добираться до вокзала. Он передал Вере Леонидовне трубочку исписанных листов бумаги и попросил ее передать их Марине. Чтобы не входить в долгие объяснения, он пояснил свою просьбу тем, что Марина обещала кое-что в них посмотреть, подредактировать, так сказать, с научной точки зрения. На тот случай, если он в чем-то не разобрался. Добрейшая Вера Леонидовна пообещала сделать все так, как он ее просил.

Карданов в этом и не сомневался. Ведь он твердо считал плохих или просто даже нерадивых ребят пустой выдумкой неумелых сценаристов.

Осенью в облике города появилось что-то летящее. Стремительно прочерчивающее многоэтажные дома, мосты над Москвой-рекой, перелистывающее страницы записных книжек в будках телефонов-автоматов, задергивающее шторы и раскачивающее люстры. Ветер служил здесь только агентом, вернее, маской, под которой пряталось это косо летящее  н е ч т о. Обнажились каменные пространства, они бешено перекидывали каменную пыль, искрошившуюся за лето долю процента высотных домов и гранитных набережных.

Косо летело время. Отвесно вниз падала каменная луна. Но в ней заключалось и второе стремление, направленное под прямым углом к первому, стремление унестись навсегда по прямой в межзвездное пространство. И на сколько она падала отвесно вниз, на столько же улетала и вбок, а так как Луна оставалась единым телом, то два этих стремления складывались в одно результирующее, и в результате она не успевала упасть, она оказывалась над все новыми регионами и акваториями, короче, продолжала вращаться вокруг Земли по законам классической механики, не понимая, почему ей никак не удается отдаться наконец одному из прямых, а значит, бескомпромиссных направлений. Рухнуть или умчаться на окраины Метагалактики. Не удавалось ни одно, ни другое. А удавалось то, что  п р е д н а з н а ч е н о. На бульваре некто в невообразимо роскошных кудрях, не то девочка, не то мальчик лет пяти, вращал на веревке игрушечное ведерко. Все происходило по законам классической механики, поэтому Карданов не спешил звонить Марине. В этом косом осеннем вихре траектории людей петляли под воздействием мартеля, междугородных телефонных звонков, железнодорожных и авиарейсов. Траектории пульсировали, покрывали город, как падающая паутина, невозможно было остановиться, потому что всех притягивали стремительно надвигающиеся вечера, Москва гудела, как квартира при съезде гостей.

Позвонил Гончар и сказал:

— Старик, тебе позвонит моя жена, ты ей не говори, что я звонил.

Прошел день, но Катя не звонила, зато он переговорил с Ростовцевым и сообщил, что все в порядке, материал удался и готов к предъявлению по первому требованию.

У него было две заботы: где бы побыстрее раздобыть сотню для отдачи Хмылову и что бы подарить на свадьбу Хмылова и Ольшанской.

На следующий день он зашел в журнал, сдал командировочные документы и сказал, что через две-три недели принесет готовую статью. О своем оформлении он решил пока не заговаривать, с ним не заговаривали тоже, и он решил, что, вот когда принесет статью, тогда и поговорит.

Вечером ему захотелось повидаться с Мариной, чтобы сообщить ей, что Луна не успевает упасть, она все время проносится дальше, и поэтому Марине в ее чудесном возрасте опасаться нечего, впереди у нее еще очень много солнечных дней и лунных ночей. Но позвонила Катя Гончарова, она сказала, что у нее к нему есть одна просьба, а если он не сможет выполнить просьбу, то уж наверняка сможет что-нибудь ей присоветовать.

Они встретились у памятника Маяковскому, Катя предложила «куда-нибудь» зайти, но Виктор не очень понял, что это за «куда-нибудь». Прямо в кабак, что ли? Его наличность составляла минус сто рублей. Рядом находился обезображенный новой планировкой после пожара деревянного кинотеатра сад Аквариум. Сада практически не осталось, но там внутри, под деревами, стояли скамейки, а снаружи находился бесплатный вход, и они, пройдя вдоль Концертного зала имени Чайковского и Театра сатиры, нырнули в наново распланированное воспоминание о саде Аквариум, и Катя ему сказала, что у них в институте объявлен очередной конкурс на замещение руководящих должностей. Она жутко боится, все это обычно не более чем формальность для тех, которые занимают эти самые руководящие должности, но она врио, и ей намекнули, что, кроме отчета о работе сектора, неплохо бы представить и кое-какие наметки на будущее. Что-то наподобие плана работ. Так-то она свою работу знает и представляет, как ее вести дальше, но… бог пера не дал, а тут неплохо бы представить нечто, хотя бы минимально литературно оформленное.

— Вот я и подумала… ты все-таки журналист… — нервничая, сказала она. — Может, хоть какой-нибудь планчик набросаешь?

Карданов отвел глаза и молчал, и она добавила:

— Мне немного… хоть что-нибудь, Витя. Ты только вступление, ну просто на несколько страничек, я там дальше сама разовью. А то просто и не знаю, как подступиться.

Катерина Гончарова нервничала. Карданов почувствовал, что время даром проваливается в никуда и возвращается без толку на круги своя, он слабо попытался придать этому процессу хоть какую-то осмысленность и спросил:

— Слушай, Кать, а на кой тебе это «врио»?

Она гневно взглянула на него, аж задохнулась от гнева на чудовищную бестактность этого подозрительного самозванца, неудавшегося экземпляра мужской породы. Он увидел, что на глаза у нее навернулись слезы от того, что никто ее не понимает, и она вынуждена обращаться к неудачнику, который позволяет задавать ей встречные вопросы, и он уже грубее задал еще один вопрос:

— У тебя деньги есть?

Она кивнула и тут же перестала гневаться. Карданов понял, что грубость его второго вопроса не смогла ее обмануть, он прикинул, что, если Марину когда-нибудь прижмет, неужели она вот так же пойдет до конца, и сказал:

— Тогда купи себе мороженого и жди меня на этом же месте. Я только к себе домой и обратно. Кажется, у меня кое-что для тебя есть.

Минут через двадцать он вернулся и принес ей первую часть материала для Ростовцева, который он написал в командировке.