Игру, которую полгода назад затеяла с ним Екатерина Николаевна, похоже, собирались подхватить другие люди. Подхватить, продолжить на высшем теперь уже уровне.

Пришел человек на работу устраиваться. Ему сообщили, что ставка есть, но только младшего научного сотрудника, не по его годам и квалификации вроде бы. Когда он сказал, что, ладно, согласен и на эту должность, что ставки, мол, приходят и уходят, а важно начать, а там видно будет, по работе, мол, и честь, то тут ему ничего уже не сказали. Из того, что разобрать можно. А всякого другого, нечленораздельного — этого, конечно, вдосталь говорилось.

А спустя полгода встречает человека бывший его начальник и сообщает: ставка есть, и не младшего научного, а та самая, ведущего экономиста, которую он, человек-то, и имел в виду, когда зимой этой к Яковлевой в сектор пришел. Ставка есть, но не об этом сейчас речь стоит вести.

Человек, понятное дело, молчит. Откуда ему знать, о чем же еще, если не об этом. Наверное, другие есть, которые знают. И бывший его начальник как раз, похоже, к этим другим и принадлежит.

А бывший начальник, Ростовцев по фамилии, излагает далее, что информационное обслуживание научно-исследовательских работ в экономической науке не на том уровне находится. Секторы информации двух госплановских НИИ в настоящем своем виде — это просто кустарщина, капля в море, отсталость и кошкины слезы как по количеству информации, которую могут они охватить, так и по методам ее обработки. И реальные информационные нужды ученых экономистов удовлетворить эти секторы никоим образом не в состоянии. Так что ученые экономисты в практике своей работы с возникающими у них вопросами на эти подразделения не очень-то и рассчитывают. А разыскивают необходимую им информацию, кто как умеет, тратя на это немалое количество своего высокоученого — не говоря уж о том, что и высокооплачиваемого — времени.

И чтобы поднять информационное обслуживание на современный уровень так, как виделось это Ростовцеву еще лет десять назад, когда еще он в Институте работал, нужно объединить секторы двух Институтов. И не просто приплюсовать арифметически, а расширить и реорганизовать, словом, создать один мощный, оснащенный современной вычислительной и оргтехникой ОНТИ. О т д е л  н а у ч н о - т е х н и ч е с к о й  и н ф о р м а ц и и. А кому этот ОНТИ будет подчиняться — одному Институту, или другому, или непосредственно Госплану — это дело десятое.

А теперь — времена-то прокатились, как им и положено, но не по всем с одинаковым прижимом, — человек по фамилии Ростовцев так прямо и заявил человеку по фамилии Карданов, что во главе будущего мощного ОНТИ должен встать некто инициативный, с широким кругозором и образованием, не просто разбирающийся в новой, набирающей сейчас темпы дисциплине — информатике, следящий за всеми достижениями и новациями в этой области, но и имеющий собственную позицию и оригинальные идеи. Ростовцев не только прекрасно помнил, оказывается, деловые качества Карданова и по-прежнему ценил его образовательный и научный потенциал по прежней совместной работе, но упомянул и некоторые его публикации в последние годы. Для Карданова все это явилось неожиданностью, приятной, конечно, но по темпу беседы задержаться и понежиться на положительной эмоции оказалось невозможным. Ростовцев, скоротечно обрисовав сопутствующие соображения, не задерживаясь, изложил и вывод: ни завсектором информации одного НИИ, ни врио завсектором другого Гончарова Екатерина Николаевна на эту должность совершенно не подходит. И это не только его точка зрения, но и вполне сложившееся мнение компетентных кругов. А подходит и даже просто-напросто по всем параметрам и соображениям именно он, Виктор Трофимович. Хотя вот это уже есть пока только его, Ростовцева, мнение. Которое он, правда, от компетентных кругов не только не скрывает, но, напротив, всячески разъясняет и пропагандирует.

Когда Дима вошел в прихожую, то услышал два голоса — мужской и женский. Матери дома не было, она только заехала за продуктами и засветло вернулась на дачу. И он заспешил в дальнюю комнату, откуда доносились эти два голоса, не воркующие, нет, а резкие, злые, перебранка не перебранка, а выяснение отношений, к скандалу близящееся, двух надоевших друг другу людей. Не в одинаковой, правда, степени надоевших.

Можно было разобрать, что мужчина уговаривает женщину еще выпить, устало и нервно бубнит одно и то же и что не выпивка ему важна, это тоже сразу понятно, а другое, а женщине надоело  э т о  д р у г о е, и надоел он сам, и она хочет уйти, и не понимает, что она у него забыла и почему вообще здесь находится.

Голоса поднялись на высокую ноту, и когда он почти ворвался в комнату, то застал картину, явно уже неэстетичную.

Брат Анатолий, исчерпав средства убеждения, прибегнул к последнему средству, к принуждению, и ухватил вырывающуюся женщину за руку. Вернее, за рукав жакетки, которая распахнулась на женщине, потеряла вмиг пуговицу, освобожденно покатившуюся под стол, и вся перекосилась, скособочилась. Неэстетично. Не страсти здесь разыгрывались, а полупьяная бестолковщина кружилась, куражилась, напоследок приседая и хлопая крыльями, как филин ополоумевший. Не интересная никому уже, даже и Толику-то самому. Просто женщина первой пришла в себя, первой собралась и вырваться порешила.

Женщина, Неля Ольшанская, руку освободила, но тут случилось другое. Теперь уже самого Толика за руку взяли, прочным, слитным таким манером. Толик не очень и трепыхался-то, может, и с облегчением тоскливым прикинул даже: за грудки, что ли, трясти будут? Но опять случилось другое: Дима, как взял его руку, так и повел из комнаты. Не потащил, а просто как бы слился в одно с ним, так что оставалось шагать нога в ногу. Как в ресторанах выводят специально натренированные на то специалисты во фраках.

Выведя брата из комнаты, Дима вернулся к Неле, которая сидела на тахте и уже затянулась глубоко только что зажженной сигаретой. Он оглядел стол, на Нелю еще не взглянул и, опустив голову, внимательно стал рассматривать мысы своих туфель и паркет вокруг них. Этак секунд четырнадцать, если не все пятнадцать. Затем прислушался, но ничего не услышал. Добровольный Толик неслышно удалился. Размышлять о природе женщины и собственной невезухе. Дима здесь ни при чем, Дима явился на финише засекать время и раздавать медали. Золото, серебро и бронза — проехали. Толик и не облизнулся. Нацепили деревянную. Фэйр-плэй, черт бы ее побрал…

Дима сел на стул прямо напротив Ольшанской. Затем поднялся, отставил стул в сторону и придвинул на его место кресло. Опустился в него. Как раз для этого и менял, чтобы сесть чуть пониже, откинуться, всмотреться. Неля по-прежнему сидела, заложив нога за ногу, курила и тоже откинулась в угол дивана. Как-то все становилось ясно. С невероятной быстротой. Секунды, во всяком случае, бодренько стрекочущие по наручным циферблатам, не поспевали. Ясность покрывала свой круг быстрее.

Неля загасила в пепельнице сигарету и встала с дивана. Быстро, без суеты очистила стол. Что-то отнесла на кухню, что-то поставила в холодильник. Протерла стол, подвинула на середину вазочку простого стекла с нечаянным гербарием — напрочь засохшими гладиолусами. Затем обошла Диму, по-прежнему сидевшего в кресле, и снова забралась с ногами в угол дивана. Прикурила вторую сигарету.

— Неля… — начал Дима.

— Да… — хрипловато откликнулась она и тут же раскрошила о дно пепельницы только что начатую сигарету.

По сути дела и всё. Основное уже было сказано. Но Дима не намеревался разыгрывать из себя седеющего романтика, холостяка-одиночку, рвущего струны, идущего на эмоциях. Мы же взрослые люди. А ясность требует деталей.

Прошлой осенью, когда ему срочно понадобилась сотня для Алика, сдающего ему по протекции Кюстрина билетное дело, он ведь хотел сначала позвонить Свентицкой. Этот вариант казался вполне надежным и… и даже оправданным. Мало что хотел, и номер уже набрал. Станет ли теперь Дмитрий Васильевич во всю свою остатнюю жизнь выяснять, ч т о́  подтолкнуло тогда его руку, опустившую рычаг телефона-автомата? И почему он позвонил к себе домой, предполагая, что там Неля Ольшанская?