Бывает же, думал я, направляясь в гостиную, хочется и все тут. Мне вот хочется, и, кажется, это не пройдет, как бы я не надеялся. Может, ну все к черту? Трахнуть его и дело с концом? Но, глядя сейчас, пока я стоял в дверях, опершись на косяк, как блондин тонкими пальцами скользит по клавишам, прикусив губу от усердия, даже, кажется, не замечая моего присутствия, я не почувствовал злости. Только какую-то жгучую обиду, что я могу лишь наблюдать, но не брать то, что хочется. Это как дорогая игрушка, которую ребенку родители не могут подарить. И хочется – жутко-жутко! – а она вон там, за стеклянной витриной, вроде бы так близко, но в то же время ты ее не получишь. Это же стекло отгораживает и меня от Мира.

- Мир, прости, - возникла необъяснимая потребность извиниться перед ним.

- А если я скажу «нет»? – он даже не поворачивается, хотя вздрогнул от звука моего голоса, да спина ощутимо напряглась.

- Расслабься. Я не собираюсь тебя трогать, - выдыхаю я, подходя и садясь на край дивана подальше от блондина.

- Тебе нельзя верить, я уже понял. Ты не соврал лишь в одном – что, кажется, по какой-то глупой причине вроде «нравишься» не хочешь отпускать меня. Это, между прочим, похищение и насильное удержание. Карается законом, - глухо проговорил он.

- Мир… Я запутался, прости. Просто не могу быть спокойным рядом с тобой, - впервые я говорил с кем-то настолько честно. Кажется, впервые вообще приоткрыл перед кем-то душу. Давно уже, с первой встречи, когда он так запросто заставил меня осознать собственное уродство как личности. Вот только… как же это, оказывается, обидно, когда ты открываешь душу, а туда, пусть не специально, но безжалостно плюют, режут по живому, не оставляя равнодушным. Достало. Жутко заколебало. Я не железный, я просто сорвусь и тогда Миру не поздоровится. Если все это время я терплю, это не значит, что он может поступать так.

- Мне плевать. Я просто хочу уйти обратно в приют. Где меня не будут домогаться всякие наркоманы и пьяницы. Где никто не будет орать на меня и доводить до истерики. Где все знают, как это тяжело – оправиться после нападения на улице и изнасилования, - тихо проговорил он, заставив меня удивленно воззриться на его напряженную спину. – Я прошу тебя, не надо сейчас ничего говорить. Хотел знать – пожалуйста. Нравится? Не правда ли круто – изнасиловать слепого мальчика-сироту, который даже не видит насильников и просто заблудился? Заебись, - он замолк, потому что голос его задрожал и сорвался. Я не стал ничего говорить, как он и попросил. Жалеть его? Не думаю, что он этого хочет.

Мирослав не любит жалости к себе. Кажется, только из-за этого он и сильный. Я – эгоист, потому до сих пор тверд и уверен, а он, он просто до невозможности гордый и несломленный, хотя, кажется, я бы сдался после такого.

Скинуть тапки, забраться к нему, обнимая со спины показалось самым правильным решением. Не знаю, может, я еще не настолько черствый, чтобы не понять, что это больно. Но он же не плачет. Правда, его глаза были все такими же пустыми, когда он оглянулся на меня. Пустыми и абсолютно сухими, словно все слезы за это он уже выплакал. За что он так настрадался? Что, и ты все еще веришь в этого Бога? Того, кто заставил тебя пройти через это? Бред и вздор. Нет его, в очередной раз нахожу подтверждение. Господь не позволил бы такого над сиротой-слепышом. Так что…

Мир не сопротивлялся, когда я обнял его, ничего не сказал, словно сначала надеялся, что я просто уйду сам, а может… Не понимаю его совершенно. Зачем он сказал сейчас? Думал оттолкнуть, когда я начну жалеть? Так я не буду. Мне Не жалко. Я сочувствую. Это разные вещи, особенно, если понять, что он не терпит трепетного и жалостливого отношения к себе. И одновременно, я остро понимаю, насколько он сильный.

Я повалил парня на диван, опираясь спиной на стену, а рукой зарываясь в его пушистые, уже почти сухие волосы. Что, Мир, я совсем не оправдал того, что ты ожидал? Кажется, так даже лучше. Кретин же ты.

День третий. Вина и сигареты.

- Максим? Это ты? – мой сон прервал неожиданный звонок с неизвестного номера. Я с трудом выбрался из-под слепого, вышел на кухню и только потом снял трубку. Голос показался мне смутно знакомым, но спросонья я плохо соображал, потому пришлось спросить, кто это. – Павел Геннадиевич, - я моментально напрягся, прекратив зевать. Все же, когда тебе звонит ректор, это немного настораживает. Словом, сонливость как рукой сняло.

- Да, я Вас слушаю, - сиплым голосом произнес я.

- Никита не с тобой? – может, как отец он и не очень, раз позволил своему сыну докатиться до наркоты, но… он всегда волновался о нем.

- Нет, а… что с ним? Где он? – я нахмурился. И где этот укурыш, что меня даже его отец дергает, когда я наконец спокойно сплю с Миром…

- От него вестей нет два дня, дома он тоже не появлялся. На своей квартире его тоже нет. Друзья не знают, куда делся, - сейчас ректор очень напоминал озабоченную мамашку. Особенно, когда у меня болит голова, а он тут лопочет. Ну, не знаю я же…

- Нет, у меня его не было, - я еле сдержал зевок, силясь уже распрощаться с дорогим Павлом Геннадиевичем.

- Я прошу тебя позвонить мне, если он объявится. Спасибо. И твоя посещаемость в университете очень низкая, - ректор сбросил трубку, а я наконец вволю зазевал. Вот же гад, знает, как испортить настроение. Вернусь сейчас к Миру… Хотя, вроде бы, скоро на работу. Я глянул на телефон, где, к моему изумлению, высветилось около пяти пропущенных за ночь. Никита. Надо звякнуть этому придурку, чтоб его отец меня не нервировал.

Гудок… Никита трубку не брал долго, и я, было, подумал сбрасывать, но тут с той стороны ответили.

- Эй, Никита, укурыш, тебя папашка ищет. Звякни ему, а то он сейчас расплачется, - не дожидаясь слов с той стороны, начал я. Но никто не ответил мне в привычном смешливом стиле.

- Извините, это кто? – тонкий, явно женский голос, чуть сипловатый и дрожащий. Точно не Никитин. Бабу завел?

- Друг его, Макс, скажи этому придурку, чтоб домой топал. Или хоть позвонил бы…

- А… Так этого Никита зовут, - голос задрожал сильнее, - а он… Я мимо проходила по улице, а он тут лежит. Не знаю, жив… - девушка оборвалась на полуслове. Сердце бухнуло вниз, тут же забившись с удвоенной силой.

- Пульс, - скомандовал я, резко поднимаясь и осознавая, что у меня тоже дрожит голос, - пульс есть?