- Саша, - первым протянул хмурый мальчик, постукивая пальцами по столику. Такой кроха, а выглядит совсем по-взрослому.

- Катя, - отозвалась выглядевшая испуганной сиротка с косичками.

- Лиза, Гена, Петя, Антон, Костя… - по мере выкриков голоса становились уверенней. Скоро я уже примерно запомнил, где кто, оставался только очень скромный мальчик на задней парте. На нем были очки, и он совершенно точно смотрел на меня.

- А почему этот дядя молчит? – неожиданно спросил он. Мир дернул головой, не понимая, о ком он. Но я подошел ближе, так, чтобы слепой почувствовал, что я рядом.

- Он… А как твое имя, мальчик? – вместо ответа произнес блондин, отодвигаясь и снова садясь за стол.

- Никита. И я не слепой. Пока, - не по годам серьезно заявил мальчуган, поправляя очки на переносице и поджимая губы. Бледные глаза сверкали из-под очков, но он совершенно точно не был похож на других.

- То есть… как? – неподдельно удивился Кантемиров, устремляя пустой взгляд в конец класса.

- Скоро ослепну, что непонятного? – с затаенной ожесточенной болью выкрикнул Никита, упрямо смаргивая и отворачиваясь. Дети чуть зашумели, поворачиваясь к нему. Не знаю, может, им было жалко мальчика, а может, они не могли дождаться, когда он встанет наравне с ними. Странные эти слепые – я не могу их понять.

- Ясно, - коротко отозвался блондин, тряхнув головой. Челка упала на глаза, отгораживая его от учеников и меня, - начнем урок, раз больше никто ничего не хочет сказать.

Я присел на стул около двери, стараясь не мешать ходу урока: Мир неторопливо объяснял принцип действия машинки, рассказывал, какой символ какую букву означает, как их распознать… С удивлением я осознал, что он прекрасный учитель – правда, он чудесно ладит с детьми, помогает им, правда вот несколько раз порывался встать, но я остановил его, сказав, что сам покажу.

- Что тебе непонятно? – чуть грубовато спросил я у мальчугана, что задал вопрос.

- Где… «Л»? – робко спросил он, убирая пальцы с неровных клавиш.

- Мир, где «Л»? – тупо переспросил я у слепого.

- Три вертикальные точки из шести, - ответил он, методично постукивая по клавишам и отвечая на другие вопросы. Всмотревшись в клавиатуру, я с трудом нашел нужную клавишу, ставя маленький пальчик Антона, кажется, на нее. Мальчик благодарно кивнул, а я вернулся на свое место.

- Попробуйте написать небольшое предложение, - сказал учитель, сам аккуратно набирая на машинке короткую фразу. Не сдержавшись, я пододвинул стул к нему, облокачиваясь на учительский стол.

- Ну и что ты написал? – парень молча достал из стола лист бумаги с расшифровкой алфавита. Видно, настроения у него разговаривать не было.

- Собери листы у детей, попробуй прочитать сам, - попросил он, заканчивая стучать. Дети немедленно протянули мне свои листы. На предложение Мира прочитать самим в голос отказались. Странные они. Антон тоже протянул мне лист, на котором была очень короткая фраза. Интересно, что он написал? Никита смотрел волком, но поспешно протянул свой лист, дожидаясь, когда я отойду. Заинтересованный необычным шрифтом (Брайля, вроде?), я вернулся к Миру, отдавая ему пачку. Сам же принялся читать напечатанное Антоном.

«Я». Эта буква мне была понятна. Вообще, шрифт-то легкий, вся сложность в его запоминании. А это, кажется, пробел, насколько я мог судить. «Л»… Та буква, о которой он меня спрашивал. «Ю»… Кажется, понимаю метод набора. Это, наверное, слово «люблю». Снова пробел. «М»… Невольно вспомнился Мирослав, отстраненно проверяющий листы рядом со мной, водя тонкими пальцами по бумаге. «А». Одна точка сверху. «М»… «У»… Блять… Я отложил лист. И больше ничего не написано.

Взглянул на Мира, понимая, что у этого даже матери нет. Да и у большинства детей здесь. Дети-слепые никому не нужны. А этот мальчик, Антон, тоже сиротка, какая мама? Мне невольно стало очень грустно. Как он может любить ту, что бросила его еще в младенчестве? Ту, что просто отказалась, когда поняла, что ребенок слепой? А его первая фраза, набранная на машинке была – «Я люблю маму». Я вскочил с места, вылетая за дверь. Мир, наверное, удивленно приподнял брови, как всегда. Почему он такой спокойный? Может, потому что сам такой? Мне никогда не понять их, слепых, всю ту боль, что они чувствуют. И от этого до боли противно на душе.

Я присел в коридоре, пытаясь прийти в себя. Что-то я расчувствовался, размяк. Надо собраться, потому что это меня не касается. Кто там, кого и когда любит. Мне-то что? Я не должен вообще заморачиваться на подобные темы, никогда не думал даже о таком. Мир однозначно как-то неправильно и гадко на меня влияет. В душе поднялась злость на блондина за то, что он что-то со мной сделал. Что, блять, происходит?! Мне надо срочно перестать об этом думать, и вообще, вся эта бадяга со слепыми… не по мне. Учитель из меня никакой, я не могу их жалеть, потому что ничего изменить не в силах, да и, в принципе, я бы и не стал что-то менять. Они мне совершенно чужие. Как и я им. Это Мир им как родной, вон, как приняли. Я насмешливо ухмыльнулся сам себе. Я же мудак, пора бы уже вернуться к образу и жизни морального урода, а то такими темпами моя жизнь полетит в ебеня.

Меня разрывали в тот момент два разных пути: либо разорвать уже всяческие контакты с Миром и прекратить его странные поползновения в мою сторону (или мои поползновения?), либо сдаться и просто плыть по течению, как я и хотел. Пожалуй, я слишком много задумываюсь над этими вопросами. Пока плывем по течению, а там – будь что будет.

Я резко поднялся, выходя из здания и закуривая. Одну, две, три… Пока не успокоился настолько, чтобы с кислой миной вернуться в класс, достать телефон и рыться в Интернете, продолжая изредка помогать Миру. Все же, что-то здесь не так, подумал я, глядя полусонным взглядом то на блондина, то на детишек.

День второй. Путь домой.

Мирослав поблагодарил детей за отличный день, кончиками пальцев невесомо провел по столешнице, вставая с места и говоря ребятам, что они свободны до завтра. Слепой выглядел утомленным, но, как ни странно, довольным. Наверное, ему по душе учить детишек, чего не скажешь обо мне. Меня они пугают – эти пустые глаза, смотрящие куда-то сквозь тебя. Интересно, а что у них перед глазами? Наверное, это несколько невыносимо видеть постоянную черноту.

Слепой тихо попрощался с выходившим последним Никитой, который что-то совсем тихо пробормотал, но лицо Кантемирова озарила улыбка, тут же прилипшая и к губам мальчонки. Он уже не такой понурый выскользнул из кабинета, оставляя нас вдвоем. Ненадолго, правда. В кабинет тут же вкатился Александр Александрович, сияя, как начищенный самовар – такой же кругленький, старый. Он улыбнулся мне, но не сказал ни слова, хватая Мира за руку и от души восхваляя его умение ладить с детьми.