– Да, согласна, – сказала Янси. – Мы с отцом ездим в Нью-Йорк раза три в год. И всегда останавливаемся в «Ритце».

Это было не совсем так. Обыкновенно она раз в год вымаливала у отца – которому вовсе не хотелось что-то менять в своем спокойном существовании – поездку в Нью-Йорк, уверяя его, что просто обязана провести неделю, глазея на витрины магазинов, расположенных по Пятой авеню, распивая чаи с прежними школьными подругами из «Фармовер» и иногда принимая приглашения в театры и на обеды от студентов Йеля или Принстона, случайно оказавшихся в городе. Это было очень приятное время, – каждый час приобретал свой цвет, и жизнь была наполнена ими до самых краев: танцы в «Монмартре», обеды в «Ритце», где кинозвезды или знаменитые дамы из высшего света сидели за соседними столиками, или же просто мечты о том, что бы она купила у Хемпеля, у Уокса или у Трамбла, если бы в доходах ее отца присутствовало еще несколько дополнительных ноликов с правильной стороны. Она восхищалась Нью-Йорком с неутихающей пылкой страстью – восхищалась им так, как могут восхищаться лишь девушки с Юга или со Среднего Запада. На его веселых базарах она чувствовала, что душа ее взмывает ввысь от бурного наслаждения, потому что для нее в этом городе не было ничего безобразного, ничего низкого, ничего безвкусного.

Она жила в «Ритце» лишь однажды. Гостиница «Манхэттен», где они обычно останавливались, закрылась на ремонт. Она знала, что ей больше никогда не удастся уговорить отца остановиться в «Ритце».

Через мгновение она попросила принести бумагу, карандаш и нацарапала записку мистеру Боуману; она написала, что ему придется отвезти миссис Роджерс и ее гостя домой «по их просьбе», и это она подчеркнула. Она надеялась, что ему удастся «не упасть в грязь лицом». Записку она передала с официантом. И перед началом следующего танца записка была ей возвращена с краткой надписью «О. К.» и инициалами отца.

Остаток вечера пролетел быстро. Скотт Кимберли перехватывал ее во время танцев так часто, как только позволяли приличия, и непрерывно уверял ее в ее вечной и неземной красоте, чего, не без капризного пафоса, она от него и требовала. Кроме того, он еще и слегка подшучивал над ней, но, кажется, ей это не нравилось. Как и все нерешительные и неуверенные люди, она и не подозревала, что была нерешительной и неуверенной. Она не совсем поняла, когда Скотт сказал, что личность ее пребудет на Земле даже тогда, когда она станет так стара, что уже перестанет думать об этом.

Больше всего ей нравилось говорить о Нью-Йорке, и каждый из их кратких разговоров рождал в ее памяти картину метрополиса, о котором она и думала, глядя через плечо Джерри О’Рурка, Карти Врэйдена или еще какого-нибудь щеголя, к которому, как и ко всем остальным, она была совершенно равнодушна. В полночь она послала отцу еще одну записку, в которой написала, что миссис Роджерс и ее гость уже ждут его на крыльце у дороги. Затем, надеясь на лучшее, она вышла из дверей в звездную ночь и уселась в родстер Джерри О’Рурка.

– Спокойной ночи, Янси!

Вместе со своим провожатым она стояла у бордюра перед небольшим оштукатуренным домом, в котором жила. Мистер О’Рурк пытался придать романтическое значение своим словам, растягивая гласные ее имени. Вот уже несколько недель он пытался развить их отношения, почти насильно стараясь вложить в них чувство; но равнодушие Янси, служившее ей защитой практически от всего, неизменно сводило все его усилия к нулю. Джерри О’Рурк был пройденным этапом. В его семье, конечно, водились деньги, но сам он работал в брокерской конторе, как и все остальные представители нынешнего молодого поколения. Он продавал акции – акции тогда были чем-то новым; в дни бума недвижимость тоже была новинкой; затем новостью стали автомобили. А теперь в моде были акции. Их продавали молодые люди, которые не нашли своим силам никакой другой области применения.

– Пожалуйста, не беспокойся, дальше я дойду сама. – Затем, когда он уже нажал на сцепление: – Увидимся!

Через минуту с залитой лунным светом улицы он свернул в боковой переулок и исчез, но грохот мотора еще долго раздавался в ночи, как бы заявляя, что пара дюжин усталых обитателей этого квартала не занимала в его радужных мечтах абсолютно никакого места.

Задумавшись, Янси присела на ступеньки крыльца. У нее не было ключа, так что надо было ждать отца. Через пять минут на улице показался родстер и с преувеличенной осторожностью остановился у большого соседнего дома Роджерсов. Успокоившись, Янси встала и медленно пошла по тротуару. Дверца автомобиля открылась, и Скотт Кимберли помог выйти миссис Роджерс; но, проводив ее до крыльца, Скотт Кимберли, к удивлению Янси, вернулся к машине. Янси была достаточно близко, чтобы заметить, что Скотт сел за руль. Когда автомобиль подъехал к дому Боуманов, Янси заметила, что отец занимает все заднее сиденье и смешно качает головой, борясь с наваливавшейся на него дремотой. Она застонала. Роковой последний час не прошел для него даром – Том Боуман опять проиграл битву с алкоголем.

– Привет! – воскликнула Янси, подойдя ближе.

– Янси! – пробормотал родитель, неудачно симулируя оживленную приветливость; его губы сложились в обворожительную ухмылку. – Ваш отец не очень хорошо себя чувствует и позволил мне вести машину, – весело объяснил Скотт, выйдя из авто и подойдя к девушке. – Отличная машина. Давно уже у вас?

Янси рассмеялась, но не слишком весело:

– Он может двигаться?

– Кто не может двигаться? – оскорбленно осведомился голос из машины.

Скотт уже стоял у дверцы:

– Позвольте помочь вам выйти, сэр?

– Я м’гу выйти. Я с’м м’гу выйти, – ответствовал мистер Боуман. – Пр’сто пожал’ста, под’иньтесь немн’жко, и я см’гу выйти. Кто-то, должно быть, налил мне несвежий виски.

– Видимо, их было несколько, – холодно и резко парировала Янси.

Мистер Боуман на удивление легко добрался до бордюра, но это был мнимый успех, потому что он тотчас же решил опереться на нечто, видимое лишь ему одному, и от падения его спасла лишь быстро подставленная рука Скотта. Мужчины пошли за Янси; она шла к дому в состоянии исступленной ярости и смущения. А вдруг молодой человек решит, что подобные сцены повторяются здесь каждую ночь? Янси чувствовала себя униженной из-за того, что сама присутствовала при этом. Если бы ее отца каждый вечер доставляла до постели пара дворецких, она бы, вероятно, даже гордилась тем, что он может себе позволить подобные кутежи; но только подумайте: ей самой приходится помогать ему добираться до кровати, на ней лежат все заботы и тревоги! И наконец, она была рассержена тем, что здесь оказался Скотт Кимберли; ее раздражала его готовность помочь.

Дойдя до облицованного кирпичом крыльца, Янси поискала в карманах жилета Тома Боумана ключи и отворила дверь. Через минуту хозяина дома усадили в кресло.

– Благодарю вас, – сказал он, на мгновение протрезвев. – Садитесь. Не хотите выпить? Янси, дорогая, принеси нам немного печенья и сыра, если они у нас есть!

И Янси, и Скотт рассмеялись над бессознательной холодностью этой фразы.

– Тебе пора спать, папа, – сказала она; раздражение боролось в ней с вежливостью.

– Принесите мне гитару, – предложил он, – я вам что-нибудь сыграю!

Если не считать подобных вечеров, гитары он не касался уже лет двадцать. Янси повернулась к Скотту:

– С ним все будет в порядке. Большое спасибо. Через минуту он будет дремать, а когда я поведу его спать, он будет кроток, как ягненок.

– Ну, что ж…

Вместе они подошли к двери.

– Устали? – спросил он.

– Нет, нисколько.

– Тогда, пожалуй, я бы попросил у вас позволения остаться еще на пару минут, пока вы не убедитесь, что с ним все в полном порядке и он действительно уснул. Миссис Роджерс дала мне ключ от дома, так что я не потревожу ее, если вернусь чуть попозже.

– Да нет, все прекрасно! – возразила Янси. – Ничего страшного, он не причинит никаких неудобств. Просто он выпил лишний стаканчик, да и виски здесь, ну, сами понимаете! Нечто подобное уже случалось в прошлом году, – добавила она.