– Ладно, поезжай, – коротко ответил Роско. Этот разговор был ему неприятен, ему вовсе не хотелось разговаривать на эту тему.

– Но я же не могу поехать сам! – беспомощно сказал Бенджамин. – Ты должен записать меня туда и отвезти.

– У меня нет на это времени! – грубо оборвал его Роско. Он прищурился и смущенно посмотрел на отца. – Я считаю, – добавил он, – что хватит тебе уже и дальше продолжать в том же духе. Остановись, и побыстрее! Лучше уж… – он запнулся и покраснел, подыскивая слова, – лучше уж разворачивайся обратно и начинай двигаться в другую сторону. Шутка чрезмерно затянулась, это уже не смешно! Веди… Веди себя прилично, наконец!

Бенджамин смотрел на него, чуть не плача.

– И вот еще что, – продолжал Роско. – Когда у нас в доме гости, я хочу, чтобы ты звал меня дядей – не «Роско», а «дядя», понятно? Смешно смотрится, когда пятнадцатилетний мальчишка зовет меня по имени! Можешь даже называть меня «дядя» всегда, так ты быстрее привыкнешь.

Сурово посмотрев на отца, Роско развернулся и ушел.

По окончании этого разговора Бенджамин печально побрел наверх и остановился у зеркала. Он не брился уже три месяца, но на лице у него не появилось ничего, кроме легкого белого пушка, с которым не стоило и бороться. Когда он вернулся домой из Гарварда, Роско сразу же предложил ему начать носить очки, накладные усы и бакенбарды, так что показалось, что вот-вот повторится фарс первых лет его жизни. Но под усами чесалось, из-за этого он почувствовал себя униженным, расплакался, и Роско неохотно отступил.

Бенджамин взял книгу рассказов для мальчиков «Юные скауты в Бимини-бэй» и стал читать. Но в голове у него почему-то была одна война. Месяц назад Америка присоединилась к Альянсу союзников, и Бенджамин хотел было отправиться служить – но, увы, в армию брали только с шестнадцати, а он выглядел гораздо младше. Да и его настоящий возраст, пятьдесят семь лет, тоже не позволил бы ему отправиться на войну.

Раздался стук в дверь, после чего появился дворецкий с письмом; оно было адресовано мистеру Бенджамину Баттону, а в углу конверта стоял жирный официальный штамп. Бенджамин в нетерпении разорвал конверт и с чувством глубокого удовлетворения прочитал письмо. В нем было сказано, что многих офицеров запаса, принимавших участие в испанской войне, страна опять призывает на службу – с повышением в чине, – поэтому к письму прилагается официальный приказ о назначении его бригадным генералом армии Соединенных Штатов с указанием явиться немедленно в расположение части.

Бенджамин вскочил, слегка дрожа от переполнявших его чувств. Именно то, чего он хотел! Он схватил кепку и десять минут спустя уже входил в большое ателье на Чарлз-стрит, где ломающимся дискантом осведомился, когда можно будет снять мерку на форму.

– Хочешь поиграть в войну, сынок? – рассеянно спросил портной.

Бенджамин вспыхнул.

– Эй, ты! Не лезь не в свое дело! – в гневе ответил он. – Меня зовут Баттон, я живу на Маунт-Вермон – так что знай, что я имею на это право!

– Да-да, конечно, – смущенно согласился портной. – Не ты, так твой отец, так что все в порядке…

С Бенджамина сняли мерку, и через неделю его форма была готова. Небольшие трудности возникли при приобретении генеральских знаков различия, поскольку торговец упорно настаивал на том, что красивый значок Общества молодых христиан будет выглядеть ничуть не хуже, а играть с ним будет гораздо веселей.

Ничего не сказав Роско, Бенджамин ушел из дому вечером и на поезде добрался до военного лагеря «Мосби» в Южной Каролине, где ему предстояло принять командование пехотной бригадой. Знойным апрельским днем он подъехал ко входу в лагерь, расплатился с таксистом, доставившим его с железнодорожной станции, и повернулся лицом к часовому.

– Вызови кого-нибудь донести мой багаж! – бодро скомандовал он.

Часовой посмотрел на него с укоризной.

– Вот это да! – произнес он. – Ай да генеральчик! И куда же ты собрался, сынок?

Бенджамин, ветеран испанской войны, чуть не испепелил его взглядом, но, увы, с ломким дискантом поделать было ничего нельзя.

– Сми-и-и-рна! – попытался было он оглушить его; умолк, набирая воздуху, – тут часовой неожиданно щелкнул каблуками и отсалютовал винтовкой.

Бенджамин, пряча удовлетворенную улыбку, отвернулся, и тут же улыбка сползла с его лица. Команда была выполнена лишь потому, что к посту приближался внушительный артиллерийский полковник на лошади.

– Полковник! – пронзительно выкрикнул Бенджамин.

Полковник подъехал поближе, опустил поводья и внимательно, с искоркой в глазах, посмотрел на него.

– И чей же тут у нас малыш, а? – ласково спросил он.

– Я, черт тебя дери, сейчас покажу тебе, кто тут у нас малыш! – свирепо возопил Бенджамин. – А ну, слезай с лошади!

Полковник громко расхохотался:

– Желаете коня, генерал?

– Вот! – в отчаянии выкрикнул Бенджамин. – Читай! – И он протянул приказ полковнику.

Полковник прочитал приказ и от удивления вытаращил глаза.

– Где ты это взял? – спросил он, сунув документ себе в карман.

– Получил от правительства, и ты скоро об этом узнаешь!

– Следуй за мной, – сказал полковник и посмотрел на него с недоумением. – Поговорим в штабе. За мной!

Полковник развернулся и направил лошадь шагом к штабу. Делать было нечего – пришлось Бенджамину пойти за ним, сохраняя по возможности достоинство и строя планы суровой мести.

Но этим планам не суждено было воплотиться в жизнь. Взамен через два дня из Балтимора материализовался его сын Роско, сердитый и злой из-за непредвиденной поездки, и препроводил хнычущего генерала – уже без формы – обратно домой.

В 1920 году у Роско Баттона родился первый ребенок. Во время полагающихся по такому случаю торжеств никто, однако, не счел подобающим даже упомянуть, что неряшливый мальчишка лет десяти, игравший где-то в доме в оловянных солдатиков и миниатюрный цирк, приходился новорожденному родным дедушкой. Никто не относился плохо к румяному и веселому мальчику, пусть его лицо иногда слегка омрачалось печалью, но для Роско Баттона само его присутствие в доме стало пыткой. Используя расхожее выражение его поколения, Роско не считал все это дело стоящим. Он думал, что отец, отказываясь выглядеть на свои шестьдесят, вел себя не так, как это было положено «настоящему мужику» – так любил говорить Роско, – а странно и превратно. Задуматься об этом деле хотя бы на полчаса означало для него подойти вплотную к грани безумия. Роско соглашался, что те, у кого «еще есть порох в пороховницах», могут выглядеть молодо, однако столь буквальное выполнение этого правила, как бы это сказать… «не стоило того». И на этом мысль Роско иссякала.

Через пять лет сын Роско подрос и уже мог играть вместе с маленьким Бенджамином под присмотром той же няни. Роско в один и тот же день отвел обоих детей в детский сад, и Бенджамин обнаружил, что игра с маленькими полосками цветной бумаги, из которой можно создавать орнаменты и цепочки, а также забавные и красивые аппликации, – самая чудесная игра в мире! Однажды он расшалился, его поставили в угол, и он расплакался, но в основном время проходило весело, в светлой комнате, в окна которой светило солнышко, а еще добрая мисс Бэйли часто гладила его по взъерошенной голове.

Сын Роско через год перешел в первый класс, а Бенджамин остался в детском саду. Ему там было очень хорошо. Иногда, когда другие малыши говорили о том, кем они станут, когда вырастут, его детское личико чуть мрачнело, будто в его детских неясных мыслях появлялось четкое понимание того, что для него все это было уже невозможно.

Дни текли сплошным монотонным потоком. Он третий год подряд ходил в детский сад, но теперь он был слишком мал для того, чтобы понять, зачем нужны яркие блестящие полоски бумаги. Он плакал, потому что другие мальчишки были больше его и он их боялся. Воспитательница что-то говорила ему, но он совершенно ничего не понимал, хотя и очень старался.