Вороны были несказанно горды своим выступлением, а все остальные хоть и не показывали, но обрадовались, когда оно закончилось. Некоторые шептались между собой, что в этом танце не больше искусства, чем в играх зимних ветров со снежинками.

Даже настроение немного упало, на поляне стало тише и как будто печальней. Все ждали чего-нибудь повеселей.

И ждали не напрасно. Как только вороны, гордо подмигивая друг другу, не сразу, но все же расселись по местам, на поляне появились зайцы. Никакого порядка они не соблюдали: в одном ряду было три-четыре ушастых танцора, в другом – только один. Все бежали на двух ногах, очень быстро, так что длинные их уши полоскались в воздухе. Они на бегу совершали высоченные прыжки, делали сальто, переворачивались в воздухе и колотили передними лапками в грудь, изображая барабанный бой. Другие особенным образом складывались и катились по поляне колесом. А один ловкач даже прошелся на передних лапках, хотя всем известно, что у зайцев они довольно слабые. И хотя ни о какой хореографии в выступлении зайцев и речи не было, всем очень понравилось: столько в нем было радости жизни, столько энергии, что она передалась и зрителям. Зима кончилась! Наступила весна! Скоро лето! А летом и жизнь, как наш танец.

Вот что хотели сказать зайцы своим сумбурным, но необыкновенно веселым выступлением.

После зайцев настала очередь лесных птиц. Не меньше сотни глухарей в роскошных темно-коричневых воротниках и с ярко-красными бровями взлетели как по команде и уселись на ветви большого дуба. Тот, кому удалось оседлать самую верхушку, тут же распушил перья, опустил крылья и поднял хвост так, что стали видны белые кончики маховых перьев. Он вытянул надувшуюся шею и выдавил несколько басовых нот: «Чек, чек, чек». В горле забулькало, и после этого он не мог извлечь ни звука. Посмотрел на публику и прошептал: «Сис, сис, сис… вслушайтесь, как красиво! Сис, сис, сис…» После чего закрыл глаза, повторяя: «Сис-сис-сис», и, казалось, вовсе не замечал происходящего.

Остальные глухари послушали немного это его «сис-сис» и встряхнулись. Сначала вступили те, кто сидел чуть пониже, потом токование подхватывали по очереди и другие глухари, сверху вниз. Но никто никому не давал завершить номер. Через три минуты вся сотня пела, бормотала и повторяла «сис-сис». И все, как один, закрывали глаза и впадали в транс. И на публику это действовало сильнее всего. Кровь, которая только что текла по жилам так легко и свободно, сгущалась, становилась тяжкой и горячей.

Да, и в самом деле весна, думали звери. Конец зимней стуже, настает час весеннего жара, томления и страсти.

А тетерева, заметив, каким успехом пользуется глухариное токование, не могли усидеть на месте. Подходящего дерева они не присмотрели, поэтому собрались на поляне, где среди вереска были заметны только их роскошно изогнутые хвосты и короткие толстые клювы. И начали ворковать: «Ор-р, ор-р, ор-р…»

И как раз в тот момент, когда тетерева вступили в неравный бой с глухарями, произошло нечто неслыханное. Все были настолько увлечены страстными стонами глухарей, что никто и не заметил, как на гусиный холм прокрался крупный рыжий лис. Увидел его один из гусей, но, к сожалению, слишком поздно. Несмотря на строгие правила праздника, предписывающие всеобщее перемирие, гусь не поверил, что лис явился с добрыми намерениями.

– Осторожно! – успел крикнуть он и в ту же секунду повис в пасти лиса с перекушенным горлом.

Гуси взмыли в воздух, и все увидели Смирре с убитым гусем в зубах.

За такое преступление – за нарушение мира в день великого праздника – полагался строгий штраф. Этот негодяй теперь должен всю жизнь раскаиваться, что в своей преступной жажде мести Акке и ее стае лишил жизни ни в чем не повинного гуся и испортил всем праздник! Его окружила толпа лис с оскаленными пастями и горящими осуждением и яростью глазами. И тут же, в соответствии со старинным законом, Смирре приговорили к пожизненному изгнанию. Ни один из его соплеменников не заступился за нарушителя, потому что лисы знали – если пролаять хоть слово в защиту Смирре, их тут же выгонят с поляны и вход сюда им навсегда будет запрещен.

Итак, ссылка. Он должен оставить свои норы, свою жену и детей, охотничьи угодья, укрытия – всё. Пусть добывает все это в другом месте, только не в Сконе. В Сконе он не должен появляться под страхом смерти. И чтобы все лисы в Сконе знали, с кем имеют дело, если он надумает вернуться, лисий старейшина ловко откусил Смирре кончик правого уха. Запахло кровью. Молодые лисы не смогли справиться с инстинктом, коротко взвизгнули и бросились на Смирре.

И ему ничего не осталось делать, как позорно бежать с праздника.

А глухари и тетерева продолжали самозабвенно выводить свои призывные «сис-сис-сис» и «ор-р, ор-р, ор-р». Они так ничего и не заметили. А если бы и заметили, не позволили бы прервать весеннюю песню из-за такой ерунды.

После глухарей и тетеревов настала очередь королевских оленей. Те решили продемонстрировать боевые игры. Одновременно сражались несколько пар. Они сталкивались рогами и старались оттеснить друг друга. Из-под копыт летели лиловые брызги вереска, по шеям стекала белая пена. Олени тяжело дышали и время от времени издавали героический рев.

Весенние игры оленей подействовали на публику совсем по-другому, чем глухариные песни. Звери ощутили весенний прилив энергии, почувствовали себя сильными и отважными, готовыми к любой опасности. Можно было подумать, что все ненавидят друг друга – то тут, то там растопыривались крылья, топорщились перья на шее, сжимались когти. На самом деле никакой ненависти они не испытывали, просто ими овладела неодолимая потребность показать, что и они тоже полны жизни, что царство зимы закончено, что в их телах бродят молодые весенние соки. И если бы олени продолжали свои игры, непременно началась бы всеобщая потасовка.

Но мудрые олени точно знали, когда им завершить свои показательные выступления.

И наконец настала очередь журавлей, и словно знобкий ветерок прошелестел от холма до холма. Звери зашептались: «Журавли, журавли!»

Это был главный номер программы.

И они появились – дымчато-серые, словно закутанные в весенние сумерки, огромные птицы с изящными плюмажами на крыльях. Тонкие шеи и маленькие головки с ярко-красными хохолками изгибались в странных, сновидческих движениях. Журавли спускались с холма, и трудно было понять, летели они или скользили, как по льду, или это был танец, поставленный неведомым гением миллионы лет назад. Не различить ни взмахов крыльев, ни прыжков. Журавли меняли очертания, как меняют очертания облака в небе. Быстрота и ловкость нисколько не мешали завораживающей плавности и изяществу, а ритм танца совпадал с ударами сердца. Похоже было, что не странные птицы, а сама весна, ее зыбкие лиловые тени затеяли эту неуловимую для глаза игру. Что вдохновило этих неземных птиц? У кого они научились такому танцу? Не у весенних ли туманов, бродящих над одинокими и бескрайними болотами?

Мальчик смотрел как заколдованный. Он мгновенно понял, почему именно танцы журавлей дали имя всему празднику, хотя здесь собирались тысячи других птиц и зверей. В этом танце была дикая свобода, даже удальство, но рождал он совсем другое чувство – сладкую, щемящую печаль. Никто уже и не думал о драках и единоборствах. У всех, крылатых и четвероногих, появилось одно и то же желание – подняться над землей, избавиться от приковавшего их к земле тяжелого тела и парить в неземной, загадочной и зовущей высоте. И это желание, эту невысказанную тоску по недостижимому все живые существа переживают только раз в году.

Только один раз – когда они смотрят Большие журавлиные танцы.

Среда, 30 марта

Это был первый дождливый день. Почти все время, пока гуси ночевали на озере Вомбшён, стояла прекрасная, солнечная погода, но едва они снялись и полетели на север, начался дождь. Насквозь промокшему и окоченевшему от холода мальчику пришлось много часов просидеть на гусиной спине, ежась от порывов ветра и ледяных уколов хлещущего без перерыва дождя.