Понедельник, 28 марта

Рано утром гусей, вновь заночевавших на льду озера Вомбшён, разбудили несшиеся прямо с неба трубные крики.

– Тр-рируп! Тр-рируп! Трианут, журавль, приветствует Акку-предводительницу и ее стаю! Приветствует и приглашает на знаменитые журавлиные танцы в Куллаберге! Завтра! Завтра!

– Привет и спасибо! Привет и спасибо!

Журавли улетели, но еще долго были слышны их возгласы – они делали круги чуть не над каждой поляной.

– Большие журавлиные танцы! Завтра! Завтра! Знаменитые журавлиные танцы в Куллаберге! Тр-рируп! Тр-рируп!

Гуси обрадовались, как дети:

– Повезло тебе, Белому, повезло. Не каждому так везет, не каждому. Вот это называется – повезло! Подумать только, поглядеть на Большие журавлиные танцы!

– И что в них особенного? – Белый приподнял немного крылья и опустил, будто плечами пожал.

– Что особенного? Что особенного? Да ты о таком и мечтать не мог!

– Только надо подумать, что делать с Тумметотом. Он должен быть в безопасности, пока мы улетим на танцы. В безопасности!

– Ясное дело, одного мы его не оставим, – буркнул Белый. – Если журавли будут возражать, я останусь с ним.

Подошла Акка с Кебнекайсе:

– Ни один человек не видел наш самый большой праздник – Большие журавлиные танцы в Куллаберге. Никогда. В нашей истории такого не было. Ни один человек, – строго повторила она. – Я, например, не решаюсь взять туда Тумметота. Поговорим позже. А сейчас пора завтракать.

Акка дала знак – в дорогу. И в этот день они тоже старались приискать местечко подальше. Не забыли, что где-то поблизости бродит лис Смирре. В конце концов нашли заболоченный луг к югу от Глимминге.

А мальчик весь день сидел на берегу и, надувшись, дудел в свою тростниковую дудочку. Ему ужасно хотелось посмотреть журавлиные танцы, но он боялся слово произнести. Даже к Белому не решался обратиться, не говоря про Акку.

Оказалось, Акка все еще ему не доверяет. Не понимает она, что ли, – он отказался стать человеком! Отказался только ради того, чтобы лететь с гусями в Лапландию! Неужели она до сих пор считает, что он может их предать или подвести? Должна же Акка понимать, что если уж он принес такую жертву, то гуси просто обязаны показать ему все самое интересное.

«Вот возьму и выскажу им все начистоту», – думал мальчик. Но шли часы, а он так ни на что и не решился. Он проникся таким уважением к гусыне-предводительнице, что ему все больше и больше казалось невозможным противиться ее воле.

На краю луга, где паслись гуси, виднелась низкая каменная ограда. И так случилось, что, когда он решился наконец поговорить с Аккой, его взгляд нечаянно упал на эту ограду. Он так вскрикнул, что гуси тут же повернулись в его сторону и тоже стали смотреть. В первую секунду и мальчик, и гуси решили, что у серых камней, из которых была сложена ограда, выросли ноги. Они не лежали на месте, как положено камням, а бегали.

И гуси поняли, что это никакие не камни.

Это были не камни, а крысы. Несметные полчища крыс. Они бежали быстро, стройными рядами, почти без промежутков.

Мальчик и раньше, когда был большим и сильным, боялся крыс. А теперь и подавно – любая крыса запросто с ним справится. По спине побежали мурашки.

Удивительно, что и гуси испытывали к крысам такое же отвращение, как и он. Они никогда с ними не разговаривали, а если мимо пробегала крыса, тут же начинали отряхиваться и чистить перья, словно вывалялись в грязи.

– Серые крысы! – воскликнул Икеи из Вассияуре. – Это не к добру! Не к добру!

Крысы крысами, но когда мальчик снова решился попросить Акку, чтобы гуси взяли его с собой в Куллаберг, ему снова помешали. Но на этот раз не крысы.

На луг, прямо среди стаи, приземлилась большая птица.

Глядя на нее, можно было подумать, что эта странная птица позаимствовала тело, шею и голову у белого гуся. Но у нее были большие, намного больше, чем у гусей, черные крылья и длиннющие ярко-красные ноги. И клюв такой длинный и тяжелый, что голова под его тяжестью свешивалась вниз. Это придавало новоприбывшей печальный и озабоченный вид.

Акка тут же распушила крылья и подошла, вежливо кланяясь. Ее нисколько не удивило, что аисты уже в Сконе. Самцы аистов обычно прилетают заранее. Проверить, в порядке ли прошлогоднее гнездо, не требуется ли ремонт, – надо все сделать до того, как аистихи соблаговолят пересечь Балтийское море.

Аисты прилетели – ничего странного. Странно другое – аист среди диких горных гусей. Аисты, как правило, очень необщительны.

– Не случилось ли что с вашим жилищем, господин Эрменрих? – вежливо спросила Акка.

Аист и в самом деле был озабочен. Правда, к этому все привыкли: если аисты и открывают клюв, то только чтобы поесть или пожаловаться. И рассказ его звучал еще грустнее потому, что это и рассказом-то нельзя было назвать. Он, главным образом, щелкал клювом, потом произносил одно словечко хриплым, надсаженным, еле слышным голосом и снова начинал щелкать. Потом еще одно словцо – и опять: щелк-щелк.

Даже спрашивать не надо было, на что этот аист жалуется, потому что жаловался он на все.

Гнездо повреждено зимними ветрами, еду в Сконе найти все труднее, люди покушаются на его собственность.

Подумать только – на его личном болоте выкопали канавы, уничтожили любимые мхи и посеяли какую-то несъедобную дрянь. В общем, он подумывает об эмиграции. Нечего делать в этой стране. Улетит отсюда и никогда не вернется.

Он сетовал на жизнь и причитал, а Акка, старая гордая гусыня, у которой ничего за душой не было, кроме ее ума и опыта, согласно кивала и думала: если бы мне так хорошо жилось, как вам, господин Эрменрих, я бы держала клюв на замке. Вы с людьми на дружеской ноге, они вам помогают и подкармливают, а вы остаетесь вольной и свободной птицей. И при этом никто в вас не выстрелит. Никто не украдет ваши яйца. Никто вас пальцем не тронет, господин Эрменрих. Грех вам жаловаться!

Но ничего этого она аисту не сказала. Сказала только, что ей трудно поверить, что он собирается покинуть свой дом. Дом, где его семья нашла приют и ласку с тех самых пор, как этот дом построили.

– А вы видели серых крыс, уважаемая матушка Акка? – неожиданно спросил аист.

И не успела Акка ответить, что да, видела она эту нечисть, аист начал так же жалобно и несвязно рассказывать о горстке мужественных и храбрых черных крыс, уже много лет защищающих Глимминге.

– Но сегодня ночью крепость падет! – мрачно заключил аист.

– Почему именно сегодня ночью, господин Эрменрих? – удивилась Акка.

– Потому что почти все черные крысы ушли на праздник в Куллаберге. Большие журавлиные танцы. Они уверены, что туда придут все, в том числе и серые. Но, как вы сами видите, их обманули… Серые не двинулись с места. А защищают крепость только немощные старики. Им не под силу даже на праздник добраться. Добьются своего эти негодяи, добьются… – горько вздохнул аист и еще ниже опустил голову. – Моя семья всегда жила в мире с черными крысами. Не думаю, что уживусь с этими… Нет, не думаю. – Он обреченно щелкнул клювом.

Наконец Акка поняла, чем вызван ранний визит господина Эрменриха. Помимо обычных жалоб, которые можно услышать от аистов каждый год, он хотел пожаловаться еще и на недостойную настоящих воинов хитрость серых крыс.

Но аисты – это аисты, подумала Акка. Этот зануда Эрменрих наверняка крылом не пошевелит, чтобы предотвратить несчастье.

– А вы послали гонца к черным? – спросила она.

– Ничего не даст. Не послал. Все равно не успеют вернуться. Крепость будет взята. Ничего не даст! Какое горе!

– Не скажите, господин Эрменрих, – произнесла Акка сухо, но довольно торжественно. – Я знаю одну старую гусыню, которая попробует помешать этой варварской агрессии. И эта старая гусыня – я.

Аист поднял голову и вытаращил на нее глаза. Он не поверил своим ушам – как, эта старуха, у которой нет ни крепкого клюва, ни острых когтей, собирается защищать замок? К тому же ночью? Гуси, как известно, птицы дневные, ночью они непременно спят, так уж устроена их природа. А если даже не спят, все равно ничего не видят в темноте. А крысы собрались штурмовать замок именно ночью.