Так что именно это и стало моим обедом.

Оставалось только каким-то, пока не известным мне способом, вымыть морлока.

– Тебя надо вымыть, малыш, – прошу. – Не будешь против, если я сниму с тебя все это?

Склоняет голову набок, словно пытаясь понять мои слова. И когда я принимаюсь разворачивать первый слой тряпья – не сопротивляется.

Я снимаю с него подобие куртки, длинный изодранный балахон, нечто похожее на шарф, призванный, кажется, закрывать лицо. Морлок остается в подобии белья – обмотанном вокруг бедер куске ткани. Обуви на нем нет – это я почему-то замечаю только сейчас. Его ступни обмотаны обычным серым тряпьем.

На спине у морлока рисунок из тонких, едва заметных на белоснежной коже линий, я замечаю их, когда отвожу в сторону длинные белые волосы, доходящие детенышу до пояса.

И когда я беру их в руку, прядки вдруг... оживают. Оборачиваются вокруг моего запястья.

– Что за... – выдыхаю хрипло.

На ощупь волосы холодные и шелковистые. Скользят по моей коже, словно гладя. Осторожно убираю их с запястья и все-таки снимаю с детеныша последнюю тряпку.

Теперь морлок полностью обнажен, а я имею возможность рассмотреть его тело во всех подробностях.

Выпирающие кости, словно грозящие прорвать тонкую, идеально белую кожу. Вены, видные сквозь нее, не голубые, а сероватые.

Пах словно прикрыт тонкой прозрачной пленкой, пронизанной венами. Здесь они не серые, а черные.

Морлок смотрит искоса, волосы, лежащие на его плечах, едва заметно шевелятся. Если не знать, что пряди способны спокойно обхватить тебя за руку, этих волнообразных движений можно и не заметить.

Интересно, если обрезать их – пойдет кровь?

– Ну, давай, – касаюсь сенсора, и часть стены отъезжает, открывая узкую кабину, оборудованную звуковым душем. – Заходи.

Осторожно подталкиваю детеныша в худую спину, отчетливо ощущая, что на лопатках кожа не гладкая. На ощупь она больше напоминает... чешую? Да, именно, белоснежную чешую, которую на первый взгляд не отличить от кожи.

На плечах чешуя переходит в обычную мягкую кожу. Правда, холодную, как у покойника.

Морлок делает осторожный шаг, но в саму кабину не заходит, останавливается у входа. А когда я снова подталкиваю его в спину, шипит и, наоборот, пятится назад.

– Да что такое? – хочется просто толкнуть морлока в помещение и нажать на сенсор, запускающий сеанс, но сделать это мне мешает непонятное неидентифицируемое чувство, похожее на навязчивое свербение под кожей.

Детеныш никак не реагирует на мой вопрос. Только упрямо продолжает стоять на месте.

Космические боги, да чего ему нужно-то?

– Ну, хочешь, я с тобой зайду? – интересуюсь, одновременно начиная раздеваться. Скидываю шмотки на койку и сам захожу в кабину. – Давай.

Морлок заинтересованно поворачивает голову, делает шаг и вдруг тянет руку. Ледяные пальцы ложатся на мой живот, детеныш проводит против роста дорожки волосков под пупком, скребет по ним ногтем.

Довольный, что мне удалось заманить морлока в кабину, касаюсь сенсора, закрывая створку, и врубаю душ.

Уши привычно чуть закладывает, приоткрываю рот, избавляясь от неприятного ощущения, а вот детенышу это явно приходится не по вкусу. Он шарахается в сторону, ударяется спиной о стену кабины, зажимает ладонями уши. Из правой ноздри у него вдруг катится черная жирная капля.

Он сползает по стене вниз, сворачивается в дрожащий клубок.

Судорожно касаюсь сенсоров, убавляя мощность, присаживаюсь рядом, глажу морлока по голове, Трясу за плечи, пытаясь заставить встать. А он вдруг разворачивается и прижимается ко мне всем своим ледяным телом, утыкается лицом в низ моего живота, тихо воя на одной ноте.

– Э-э... – выдавливаю глупо. – Все нормально. Это просто звуковой душ. В следующий раз убавлю мощность сразу.

Сеанс тем временем заканчивается, створка открывается, выпуская нас в комнату. Но морлок не спешит отцепляться от меня. Он, дрожа, продолжает обнимать меня обеими руками.

Мне кажется, или он стал еще холодней?

Беру детеныша на руки и поднимаюсь. Касаюсь сенсора, выдвигая кровать из стены еще чуть больше, даю команду на снятие защитной пленки и укладываю морлока на одеяло.

Он как-то оживляется, теребит пальцами мягкую истертую ткань.

Я ложусь рядом, забираюсь под одеяло, укладываюсь удобнее и понимаю, что меня привычно вырубает.

– Спи, – успеваю сказать, прежде чем темнота накрывает с головой.

***

Я словно плыву в липком черном мареве. В полной тишине и темноте. Меня медленно и бесшумно затягивает холодная черная трясина.

Тело наполнено болью, расползающейся откуда-то из живота. Она опутывает, словно паутина, давит на грудь тяжким онемением. Мне больно даже дышать. Хватаю воздух короткими мучительными глотками, пытаясь максимально сократить время вдоха.

Что со мной произошло? Где парни? Почему я один?

Пытаюсь вглядеться в окружающий мрак, и вдруг из тьмы начинают проступать очертания. Сначала неверные, дрожащие, но постепенно наливающиеся цветами и объемом.

И я с ужасом понимаю, что тону в липкой трясине болота в пятнадцатом секторе. Черная грязь с чавканьем затягивает меня все глубже, оплетая шевелящимися склизкими водорослями.