Отплывая с Огненной Земли, Шарко обратился к команде с такими словами:

– Ребята, если вы будете вести себя дурно, то этим покажете свою трусость, ибо в моем распоряжении нет никаких средств наказать вас. Я не собираюсь заковывать вас в железо, тем более что у меня нет ни подходящего помещения, ни кандалов. Я не могу лишить вас отгулов и вашей четверти вина, которое необходимо для поддержания здоровья. Вычитать штрафы из вашего жалованья бессмысленно, поскольку вы равнодушны к деньгам. Поэтому я обращаюсь к вашей совести и надеюсь: вы исполните свой долг, отчасти из-за вашего расположения ко мне, а в основном ради престижа вашей родины.

В команде «Франсе» было немало сорвиголов. Вообще, робких у него никогда не бывало. Шарко взял за правило: мягкотелых людей не нанимать, им не место в ледовой преисподней. Однако за время этой кампании не было ни одного случая нарушения дисциплины, как и в следующей экспедиции, которая состоялась несколькими годами позже. На судах Шарко дисциплина всегда была образцовой. Успех такого рода не часто сыщешь в морских анналах той эпохи. Шарко – это триумф воплощенной доброты.

Зимовка. Мы знаем, как много значит правильная организация отдыха в замкнутом мирке во время полярной ночи. Шарко захватил с собой волшебный фонарь и устраивал сеансы «кино» и концерты. Организовал он и вечерние курсы – хотя они не всегда происходили по вечерам – для неграмотных и полуграмотных. Шарко с удовольствием преподавал сам.

– Матросы слушали меня с бо́льшим вниманием, чем стажеры в клинике. Но следует добавить: у моих новых учеников не было никаких надежд на развлечения на стороне.

Шарко с радостью видел, как то один, то другой матрос заходил в библиотеку, брал и с прилежанием читал произведения Данте, Сервантеса, Свифта, Сен-Симона, Гюго, Мишле. Шарко, по его собственным словам, не преуспел лишь в одном. На уроках он часто повторял своим слушателям, что одна из вреднейших привычек человека – употребление алкоголя. И как-то вечером неожиданно спросил, что они сделали бы прежде всего, попади вдруг в цивилизованный мир.

– Капитан! – ответил один из матросов. – Мы уже давно думаем об этом! Самое большое удовольствие – напиться!

Не раз хулители приравнивали доброту Шарко к демагогии. Но я уже говорил, что его система всегда имела успех, а демагогия никогда не дает результатов. Шарко был добр ко всем – к людям, к животным, к любому существу. В начале века о пингвинах почти ничего не знали. Шарко с такой любовью описал этих забавных и умных птиц, которые имеют своего рода «детские сады», помогают друг другу, любят развлечения, что и сегодня к его словам почти нечего добавить.

Первые собаки, выпущенные с судна, кинулись на этих беззащитных птиц и учинили настоящую бойню. Пингвины бросились искать защиты у людей, прижимаясь к их ногам. Шарко велел пресечь дальнейшую гибель птиц. Однако искалеченных пингвинов пришлось прикончить. Так был сделан запас великолепного мяса.

Весной матросы набросились на яйца пингвинов. Угрызения совести Шарко по поводу сбора яиц могли кое-кому показаться смешными; птицы, несмотря ни на что, продолжали относиться к людям с исключительной доверчивостью. Самое удивительное в том, что Шарко удалось внушить свой гуманизм другим, и матросы, включая самых черствых, собрали камни и за несколько минут сложили для пингвинов гнезда, которые птицам удалось бы построить за несколько дней. «А пингвины, – писал Шарко, – с удивлением смотрели на нас и негромкими криками как бы выражали свое удовлетворение».

Во время второй экспедиции матросам Шарко пришлось убивать других беззащитных животных – тюленей. То были редкие экземпляры, уцелевшие после великой бойни 1780–1830 годов, приведшей к почти полному исчезновению в Антарктике животных, покрытых ценным мехом. Но свежее мясо было жизненно необходимо для команды «Франсе», поскольку люди начали страдать от цинги. Заболел и Шарко. Однажды охотники наткнулись на молодую тюлениху с новорожденным детенышем. Зрелище этого «похожего на человечка» белоснежного малыша потрясло Шарко, который оставил во Франции маленького ребенка. «Я подошел и с невероятными предосторожностями взял тюлененка на руки. Тот не испытывал ни малейшего страха, потягивался, словно грудное дитя, а когда я положил на лед его мягкое нежное тельце, он подполз ко мне и стал тереться о мои ноги, требуя новых ласк». Тюлененок, не ведая того, затронул самые чувствительные струны человеческой души. Сцена была очень трогательной. На этот раз мать и дитя избежали смерти.

Возвращение хорошей погоды позволило приступить к «научным экспедициям». Иногда они больше напоминали выход на работы измученных каторжников. Шарко с несколькими матросами отправлялся на вельботе, чтобы сделать фотографии, наброски, замеры. Если прохода между льдинами не оказывалось, вельбот (а весил он 800 килограммов) приходилось втаскивать на лед, перетаскивать до полыньи и снова спускать на воду; часто все это проделывали по колено в ледяной воде. Такие походы длились по двадцать четыре часа и более.

Весело отпраздновав Рождество в разгар южного лета, Шарко покинул остров Уондэла 25 декабря 1904 года и взял курс на юг. 15 января 1905 года, когда «Франсе» проходил метрах в двухстах от громадного айсберга, неожиданный удар сотряс судно. Скрытая льдом скала пропорола обшивку.

Позади судна лежали паковые льды, которые оно только что миновало с большим трудом. Льды расползались, и по ним нельзя было двигаться пешком. Вельбот тоже оказался непригодным, поскольку ни одна шлюпка не смогла бы противостоять бесчисленным ударам льдин.

– Выход один, – сказал Шарко, – развернуться на сто восемьдесят градусов, постараться выйти в чистые воды и добраться до Американского континента.

– Капитан, – объявил главный механик, – в трюме более метра воды, и она продолжает прибывать. Мотопомпа не справляется с притоком воды.

– Будем откачивать вручную.

С 15 по 29 января, когда «Франсе» наконец добрался до Порт-Лакруа, где был произведен аварийный ремонт корпуса, команда героически поддерживала судно на плаву, откачивая воду круглые сутки по сорок пять минут в течение каждого часа. А Шарко не снимал одежду двадцать пять суток. 17 февраля «Франсе» снова вышел в море и 4 марта 1905 года прибыл в Пуэрто-Мадрин (Аргентина).

– Вас уже вычеркнули из списка живых, – сказал начальник порта. – На ваши поиски послали несколько судов. Вы знаете, что Россия и Япония находятся в состоянии войны?

Шарко вернулся со всей командой. Девятнадцать человек, которые поверили ему, выглядели бледными и усталыми, но были живы. Из-за повреждений «Франсе» не мог пересечь Атлантику. Его приобрела Аргентина и после ремонта использовала для снабжения антарктических портов. Шарко и его команда сели на грузо-пассажирское судно «Альжери». В иностранных газетах заговорили о первой французской экспедиции в Антарктику после Дюмон-Дюрвиля, который в 1840 году открыл Землю Адели.

– Надо сделать что-то приличествующее случаю, – сказал морской министр на заседании кабинета.

В Танжер был отправлен крейсер «Линуа», чтобы доставить Шарко, его штаб и команду в Тулон. Когда они прибыли в Париж, на перроне их встречали несколько членов правительства и делегация ученых.

Имя «Франсе» известно немногим, тогда как «Пуркуа па?» («Почему бы и нет?») неотделимо от имени Шарко даже в глазах тех, кто не может ничего вспомнить о самом мореплавателе. Так назывались два его первых судна. Он вернулся к этому имени для корабля, построенного после «Франсе». Кое-кто считал, что название звучит странно.

– Ничего странного в этом нет. Оно выражает одновременно сомнение и волю. Я всегда сомневаюсь в себе, но стараюсь сделать свое дело как можно лучше.

Третий «Пуркуа па?» был построен, как и «Франсе», умелым кораблестроителем из Сен-Мало, вошедшим в историю под именем «папаша Готье». На этот раз Шарко заказал трехмачтовый барк. Сорок метров в длину, 800 регистровых тонн.